Игорь Поволоцкий - Путь войны

Чтобы не мешать, Крамневский поднялся по лестнице на балкон обозрения, отсюда «Пионер» был виден лучше всего, от носа до кормы. Восьмидесятиметровая туша, похожая на иссиня-черного исполинского кашалота с горбом рубки, переходящей в втянутый обтекатель контейнера для буксируемых антенн-«поплавков». Две тысячи тонн водоизмещения, три десятка человек экипажа плюс семь специалистов радиоэлектронной разведки плюс один научный консультант.

В мире уже существовали субмарины с атомной силовой установкой, давно и успешно использовались подлодки с глубиной погружения более полутора километров, втайне разрабатывались «невидимки», неслышимые для вражеских акустиков. Но впервые все эти качества объединились в одном аппарате – огромная автономность, предельная малошумность и способность неделями прятаться на немыслимой глубине. До сентября минувшего года это был прототип, фактически – стенд для отработки новых технологических задумок. Теперь – главная надежда имперской разведки, подводный лазутчик, напичканный как барбоска блохами - функциометрами и средствами радиоперехвата. Субмарина, которой суждено прокрасться через вражеский портал, маскируясь на шумовом фоне возвращающегося конвоя проклятых «семерок».

- Что, сон бежит? – Шафран подошел незаметно, со спины. В таком же комбинезоне с масляными потеками, только с торчащими из всех карманов инструментами, он был неотличим от десятков других спецов, неустанно трудящихся над «Пионером».

- Да, - односложно ответил Крамневский. – А ты опять над фундаментом колдуешь?

- Ага. Вот за что не люблю эти атомные штуки – у них всегда что-нибудь работает – насосы качают, охладитель гоняется по контуру и все такое. Шумит, зараза, даже на холостом ходу. Так что амортизаторы для фундамента ходовой части – наше все, защита и надежда.

- Не надорвись, - посоветовал Крамневский. – Скоро в поход.

Шафран немного помолчал, а затем спросил, непривычно тихо и даже с толикой робости:

- Ну, как там, у него? – он показал куда-то в потолок разводным ключом. – А то я на приемке торпед был, не успел к твоему возвращению.

- Все в порядке, - отозвался Илион. – По тебе претензий не было, Константин тебя помнит еще по «ярлыку». Я сказал, что ты за своим здоровьем следишь почище любой медкомиссии. А поскольку, случись что – не отстреляемся – нужны только лучшие из лучших. Так что без вопросов.

- Хорошо, - с видимым облегчением проговорил механик. – Что ж, еще послужу родине напоследок.

Илион снова взглянул вниз, на длинную сигару. В свете прожекторов слегка поблескивала керамическая пленка магнитометрической защиты, которая уже на три четверти покрывала корпус.

- Послужим… - повторил он вслед за товарищем. – А «напоследок» - это ты брось. И думать забудь!

* * *

Иван любил большие города - сказывалось далекое детство, проведенное в крошечном и нищем селе, так и не оправившемся после урагана Гражданской войны. В их доме было несколько книг, они попали к Терентьевым давным-давно, еще до Империалистической. Иван совершенно не помнил, что это за книги, минувшие годы безвозвратно стерли из памяти названия и авторов. Нот он помнил, как любил рассматривать немногочисленные иллюстрации – рисунки большого города, с высокими домами и множеством людей. После долгого дня, наполненного тяжелой работой и многочисленными заботами, маленький Иван забирался на чердак, со свертком под мышкой. Если звезды и луна светили достаточно ярко, он разворачивал чистую тряпицу, в которую были завернуты книги, и подолгу рассматривал картины. Если дело происходило осенью, часто к нему присоединялся безымянный черный кот, тогда ребенок и зверек прижимались друг к другу, делясь теплом. В такие минуты Ивану казалось, что котофеич разделяет с ним заветную мечту – когда-нибудь побывать в этих удивительных местах, увидеть собственными глазами настоящий город, пройти по улице, среди толпы, всматриваясь в тысячи незнакомых лиц.

Не стало маленького села на Тамбовщине, истлели старые книги, Иван давно похоронил всех родственников. Но любовь к котам и большим городам – осталась с ним. Домашнего зверя Терентьев так и не завел – Иван привык жить в готовности немедленно сняться с привычного места и отправиться к черту на рога или за край земли. Даже создав себе новую биографию и став преуспевающим писателем в новом мире, он все равно организовал свой быт, как в гостинице – достаточно взять специальный чемоданчик и выйти из дома, чтобы исчезнуть без следа. Но по самым разным городам пришелец походил вдосталь, в обеих своих жизнях – «там» и «здесь».

До сих пор самым симпатичным из всех мест, где ему довелось побывать, был Барнумбург, но теперь Иван открывал для себя новую Москву. Не столицу советского государства, мозговой центр мучительно становящейся на ноги новой державы, а старинный, очень патриархальный город. Около полутора миллионов человек и огромное собрание музеев, галерей, выставок, а так же множество театров. Любовь жителей Империи к театру вообще удивляла Терентьева. При достаточно хорошо развитом кинематографе и обширной сети бесплатных государственных библиотек, едва ли не в каждом доме имелся собственный микроскопический театрик, в котором с удовольствием играли жильцы. Над любительскими постановками корпели, словно над подарками товарищу Сталину в его собственном мире. Коллективы и их аудитория соревновались, как на настоящей войне, вкладывая в искусственные страсти душу, время, а зачастую и немалые средства.

Но работа в контрразведке оставляла мало времени для посторонних занятий. Теперь же, Иван, наконец, решил выделить себе целый день на небольшой отдых и любимое занятие – поход по городу. Без какой-то выраженной цели, просто ходить, смотреть, и совершать разные малозначительные поступки. Скажем, купить скромный сувенир, заглянуть на маленькую выставку оружия времен ливонских войн Иоанна Просветителя. Да мало ли найдется занятий для праздного человека? Только не в самом центре, от вида белого Кремля советского человека брала оторопь, и охватывало очень неуютное чувство безумного сна.

Да… Терентьев любил города, любил ощущение сопричастности к их жизни, к сплетению тысяч и тысяч людских судеб, сходящихся на считанные мгновения, чтобы вновь разойтись, на сей раз безвозвратно. Но на сей раз прогулка не принесла ему радости.

Над Москвой повисло тяжелое, мрачное облако. Ранее Иван его не чувствовал - изматывающая работа и семейные заботы не оставляли места для иных ощущений. Теперь же, вдоволь находившись по улицам, потолкавшись в очередях, проехав многие километры на метробусе и автопоездах, он почувствовал скрытое напряжение, рассеянное в воздухе подобно миазмам из сточных труб. Тонкая, сложная смесь скрытого страха, нервозного ожидания, неуверенности и полузадушенной паники струилась по улицам, проникала тончайшими щупальцами в дома и присутственные места.