user - Содержание

следственных, еще каких-то, а другое дело – исследование его

музыки, это…

Парин. (осторожно подталкивает Бунтмана) Ну, я думаю, надо

прямо сказать…

Бунтман. (мужественно) Да, надо прямо сказать! То есть имя

Локшина связывается с тем, что Локшин по мнению очень

многих, и существует масса косвенных тому каких-то

подтверждений, бродящих слухов, разговоров о том, что

Александр Локшин сыграл не последнюю роль в судьбе

некоторых людей. То есть просто, как говорят, на них доносил.

(внезапно меняет интонацию на более мягкую) Это

опровергается очень многими и родственниками Локшина. И

тому есть и контрсвидетельства, и контрдокументы. Существует

эта мучительная история, которую просто нельзя обойти словами

– (говорит бескомпромиссным голосом) – а то получится, что мы

нечто скрываем и хотим как-то и обелить.

[Повеяло чем-то до боли знакомым. Революционным правосудием?]

...Но здесь, по-моему, речь идет совершенно о другом, мне

кажется. Как вы считаете, Игорь?

Карпинский. (с благодарностью за поставленный вопрос) Вы

знаете, ну по крайней мере, когда я говорил с теми людьми,

которых… которые подозревали Локшина в том, что он пишет на

них доносы… Я говорил с этими людьми, и довольно со

многими. (воодушевляется) Я могу даже, так сказать, сосчитать

по пальцам, со сколькими я говорил и о каких конкретно я

слышал… Ну, понимаете, это должны быть…

Парин. Как о жертвах его.

Карпинский. Так сказать, о жертвах. Да. Вот, поскольку я не могу

утверждать, что это жертвы, то скажу: «так сказать, о жертвах».

Вот. И, естественно, я считаю, что эти люди должны, так сказать,

я обязан о них говорить уважительно, потому что это люди, они,

конечно, должны свои какие-то, так сказать, соображения

высказывать, так сказать, в соответствии с другими какими-то

фактами. (стесняется назвать эти факты; сейчас они сильно

помешали бы) То есть какая-то одна точка зрения здесь

невозможна. Что вот я жертва – и все…

Парин. Я думаю, что здесь еще есть, кроме того, что, по-

видимому, должно быть какое-то действительно разбирательство

или расследование частное, не-частное, здесь, наверно, еще

встает вопрос о том, действительно, справедливо ли соединение в

оценке определенного композитора, определенного вообще

деятеля культуры, когда мы соединяем его социальное лицо с его

художественным. И наверное, время здесь, вообще-то, работает

против такого соединения, потому что имя Сальери прозвучало…

И Сальери – действительно композитор, которого долго

отвергали именно как композитора. Сегодня, наоборот,

привлекается к нему внимание… потому что это был композитор

все-таки… ну все-таки очень высокого ранга.

Бунтман. (великодушно и со знанием дела) Ну, во-первых,

Локшин лучше, чем Сальери.

[Бедный Сальери! Как известно, отравителем Моцарта его считают по

недоразумению.]

Все хором. Да, давайте сразу, это мы, это да… (смеются)

Парин. Это мы слышим, конечно.

Бунтман. Это гораздо более значительная фигура. Мне кажется,

что здесь нужно поставить очень такое жирное многоточие…

Потому что жизнь Александра Локшина, мне кажется, требует

серьезнейшего исследования. Серьезнейшего подбора

документов, где можно было бы четко сказать о жизни его и

социальной жизни, жизни человека. Насколько справедливы

обвинения? Насколько правомерна та защита, на которую

встают… э… у…

[Я не издеваюсь, так на пленке.]

...те люди, которые…

Парин. Я думаю, что необходима просто большая книга о

Локшине.

Бунтман. Вот именно.

Парин. Которая бы соединила это… Которая бы расследовала,

исследовала это…

Бунтман. (проникновенно) Но в данном случае перед нами, и в

этой передаче в частности, я думаю, что и Игорь, и Алеша вот с

этим согласятся, что перед нами несомненный факт есть музыки.

Музыки замечательной. Музыки, в которую мы в течение всей

передачи продолжаем вникать. Есть вот этот факт. И именно о

нем мы и говорим. Конечно, он наполнен очень многим изнутри

и личным. Но здесь я все-таки бы не ограничивался … и

внутренней биографией. У человека есть метафизическая

биография. И она и была… И вот, не зря, Игорь, вы сказали, что и

тó, и тó. И изначальное трагическое ощущение мира, и еще

которое было подтверждено и биографией, и ощущением

собственной жизни.

Парин. Я думаю, что нам самое время послушать фрагмент, еще

один фрагмент из сцены из «Фауста» Гете, «Песенок

Маргариты» Александра Локшина. Музыки, которую мы можем

назвать гениальной.

(следует музыкальный отрывок)

<���…>

XX

Разговоры с Бунтманом

Передача потрясла меня. Я не спал три ночи. У меня подскочило

давление. Впрочем, я человек вполне здоровый. А у моей матери

был инсульт годичной давности.

И Карпинский знал об этом. Понимал ли он, что находился в двух

шагах от убийства и только случайно промахнулся?

Что касается Бунтмана, то он мог об инсульте и не знать. А мог и

знать – ведь его первая жена, Надя, – бывшая аспирантка моей

матери. Я позвонил Наде и сказал:

– Ваш Сережа сошел с ума.

Она ответила:

– Не я была музой этой передачи. Главное – это здоровье

Татьяны Борисовны. Ни в коем случае ничего ей не

рассказывайте!

Тогда я начал звонить на «Эхо Москвы» и оставлять свой

телефон, в надежде, что Бунтман мне перезвонит. Но ничего

подобного не происходило. Домашнего его телефона у меня не

было. Я понял, что, действуя таким образом, ничего не добьюсь.

Тогда я позвонил его матери, Елене Петровне, и сказал робким

просительным голосом:

– У меня нет к Сереже никаких злых чувств и я у него ничего не

прошу. Мне только нужно кое-что ему рассказать и мне нужно,

чтобы он приехал ко мне домой. Пусть он не боится, что разговор

будет на повышенных тонах.

И я оставил свой телефон.

Через два часа Бунтман позвонил и сказал красивым

убедительным голосом:

– Я очень люблю музыку вашего отца. Когда мне только

приоткрылась музыка Локшина, я сразу же стал вслушиваться в

нее со страхом и восторгом. Слушая эту музыку, одновременно

оказываешься во всех точках пространства трагедии…

Я попробовал перебить его:

– Но…

– Но, – продолжал Бунтман, – когда я сказал у нас на «Эхе», что

собираюсь сделать передачу о вашем отце, тут поднялось такое

фырканье! Вы же знаете нашу интеллигенцию.

Определенно, он давал мне понять, что совершил благодеяние.

Видимо, он считал меня еще бóльшим идиотом, чем я есть на