user - Содержание

самом деле. И все же он пообещал приехать ко мне для разговора.

Перед тем как приехать, он должен был еще раз позвонить.

И вот, спустя три дня, раздался второй звонок.

– Вы знаете, Саша, сегодня я не смогу к вам приехать. Вы просто

не представляете, как я загружен. Приезжайте лучше вы к нам на

«Эхо». Мы спокойно там устроимся, поговорим у меня в

кабинете, – сказал Бунтман.

– Ну, раз вы сегодня не можете, давайте отложим, – сказал я.

– Ну зачем же откладывать. Хотелось бы поскорее.

Тут я наконец обнаружил свою истинную сущность.

– Понимаете, Сережа, – сказал я, – вы ведь оскорбили меня. Я

просто не могу к вам приехать.

– Ах, вот оно что, – сказал Бунтман красивым

многозначительным голосом, впервые понимая, с каким, в

сущности, подонком имеет дело. – А скажите, Саша, вы сами

слышали передачу или вам кто-то о ней рассказывал?

– Не только слышал, но и записал. Потом распечатал и всем

раздаю, – сказал я.

Мне показалось, что Бунтман чем-то недоволен.

– Ну, тогда суд, – сказал он.

– Пожалуйста, – сказал я.

– Ах, так вы хотите суд! – воскликнул он.

– Сережа, вы же сами сказали про суд, – ответил я.

О том, что произошло дальше, знаем только я да он. Ну,

возможно, еще несколько близких нам людей.

Потом моя мать, Татьяна Борисовна, ездила к его матери, Елене

Петровне, замечательной доброй женщине, тоже больной, и они

вместе, кажется, плакали. При расставании Елена Петровна

сказала моей матери:

– Танечка, зачем ты всему этому придаешь какое-то значение?

Подумаешь, прозвучало по радио – на следующий день все

забыли. А если – суд, у Сережи на работе могут быть

неприятности…*

XXI

Мое недоумение

Надо сказать, что самого Сергея Бунтмана я никогда раньше не

видел. Когда-то, давным-давно, был он у нас дома, а я как раз

куда-то отлучился.

И тут, спустя пару месяцев после всех этих событий и

разговоров, случился у «Эха» юбилей, который показали по

телевизору. И Бунтмана там тоже много показывали. Все-таки не

последний человек на «Эхе», как-никак.

Я очень внимательно его разглядывал. И показался он мне

довольно-таки добрым и симпатичным.

Так я и остался в недоумении: кто вы, господин Бунтман? Вы

сами это знаете?

* Суд не состоялся, т.к. выяснилось, что у нас свобода слова и ничего

особенного в передаче произнесено не было; см. Приложение 4.

XXII

Последствия передачи

Последствия передачи были не только разрушительные, но и

неожиданные. Некоторые знакомые стали опасливо сторониться.

Телефон вообще замолчал на две недели. На работе участливо

осведомлялись, как я себя чувствую.

– Хорошо, – отвечал я.

– Хорошо, да?!

Сжалился над нами только Артем Варгафтик из того же «Эха».

Он заступился за моего отца, поскольку по молодости лет не

знал, какая это страшная сила – общественное мнение, и как

опасно с этим мнением спорить.

И вот, мое печальное повествование почти что подошло к своему

концу. Но мне нужно еще рассказать об одном важном событии.

XXIII

Разговор с С.С. Виленским

В конце 2000-го года, уже после бунтмановской передачи, у

меня был разговор с Семеном Самуиловичем Виленским,

председателем историко-литературного общества

«Возвращение», которое объединяет бывших узников ГУЛАГа и

нацистских концлагерей. (Сам С.С. Виленский прошел

Колымские лагеря.) За меня и моего умершего отца ему

поручился один человек очень высоких личных качеств, тоже

бывший репрессированный. Поэтому С.С. Виленский

разговаривал со мной без тени подозрения в мой адрес и обещал

подумать, как можно вернуть моему отцу доброе имя. При этом

он заметил, что в системе НКВД-КГБ существовали специальные

отделы дезинформации, и это обстоятельство могло сильно

затруднить расследование.

Тогда я не предполагал, что пройдет полтора года и С.С.

Виленский, разобравшись в истории моего отца, преодолеет

совершенно невероятные препятствия и добьется исполнения

отцовского Реквиема на IV конференции «Сопротивление в

ГУЛАГе». Но до этого концерта, состоявшегося 29 мая 2002-го

года под управлением Рудольфа Баршая, еще надо было дожить.

XXIV

История «Маргариты»

А теперь я хочу сказать два слова о том, как возникли «Песенки

Маргариты».

Как-то раз весной, страдая от бессонницы, мой отец вышел

прогуляться. Было раннее утро, и улица была пустынна. Тут он

увидел молодую пьяную женщину совершенно исключительной

красоты, которая в разорванном платье шла ему навстречу. Его

поразило выражение смеси отчаяния и отрешенности на ее лице.

Когда он вернулся домой, то открыл первую часть «Фауста» в

пастернаковском переводе и начал читать. Он так и не смог

оторваться, пока не дочитал до конца.

А потом сел сочинять свою «Маргариту».

Кстати, эту семейную историю Карпинскому тоже рассказывали.

Сочиняя, отец так сильно концентрировался, что казалось, будто

вся комната пронизана магнитными силовыми линиями. Мне в

этой комнате ни над чем сосредоточиться уже не удавалось.

Время от времени он начинал сражаться с пастернаковскими

текстами, если они не соответствовали его музыкальным

требованиям. Бывало, что и меня звал себе на помощь.

И если получалось так, как ему было надо, радовался.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Т. Б. Алисова-Локшина Арест и освобождение Алика

Вольпина

Александр Сергеевич Есенин-Вольпин, математик, поэт и

правозащитник, для меня всегда был и останется Аликом

Вольпиным, с которым я познакомилась в Ашхабаде, куда были

эвакуированы во время войны некоторые факультеты

Московского университета. Потом, уже в Москве, он часто бывал

у нас дома, и мы с ним много гуляли по Тверскому бульвару. Он

пытался мне объяснять принципы квантовой механики и теории

относительности (по правде говоря, это было не по адресу), читал

наизусть по-французски стихи Верлена и Бодлера и свои

собственные, из которых мне врезались в память на всю жизнь

некоторые строчки.

Открыв для себя такого небанального человека, я перезнакомила

его со своими друзьями, в том числе и с двумя композиторами –

Шурой Локшиным (который, как и Алик, восхищался Эдгаром

По и Бодлером) и его приятелем Мишей Мееровичем. Они тоже

водили его за собой по знакомым и по ресторанам и, бывая в

подпитии, перелезали через заборы, ходили по крышам каких-то

сараев и что-то декламировали, весьма для того времени

рискованное.

Это был 1949-й год – год борьбы с космополитизмом и