Одоевский Фёдорович - Пестрыя сказки

А кажется мы смышленѣе нашихъ предковъ: мы обрѣзали крылья у воображенія; мы составили для всего системы, таблицы: мы назначили предѣлъ, за который не долженъ переходить умъ человѣческій; мы опредѣлили чѣмъ можно и должно заниматься, такъ, что теперь ему ужъ не нужно терять времени по пустому и бросаться въ страну заблужденій —

¿Но не въ етомъ ли бѣда наша? ¿не отъ того ли что предки наши давали больше воли своему воображенію, не отъ того ли и мысли ихъ были шире нашихъ, и обхватывая б о льшее пространство въ пустынѣ безконечнаго, открывали то, чего намъ ввѣкъ не открыть въ нашемъ мышиномъ горизонтѣ.

Правда, намъ и некогда; мы занимаемся гораздо важнѣйшими дѣлами: мы составляемъ системы для общественнаго благоденствия, посредствомъ которыхъ цѣлое общество благоденствуетъ, а каждый изъ членовъ страдаетъ —, словно медикъ который бы облепилъ все тѣло больнаго шпанскими мухами и сталъ его увѣрять что отъ того происходитъ его внутреннее здоровье; мы составляемъ статистическія таблицы — посредствомъ которыхъ находимъ что въ одной сторонѣ, съ увеличеніемъ просвѣщенія уменьшаются преступленія, а въ другой увеличиваются, — и въ недоумѣніи ломаемъ голову надъ етимъ очень труднымъ вопросомъ; составляемъ рамку нравственной философіи для особеннаго рода существъ, которые называются образами безъ лицъ и стараемся подтянуть подъ нее всѣ лица съ маленькими, средними и большими носами; мы отыскиваемъ средства какъ бы провести цѣлый день, не пропустивъ себѣ ни одной мысли въ голову, ни одного чувства въ сердце; — какъ-бы обойтиться безъ любви, безъ вѣры, безъ думанья, не двигаясь съ мѣста, словомъ безъ всей етой фланели отъ которой неловко, шерститъ, беспокоить; мы ищемъ способа обдѣлать такъ нашу жизнь, чтобы ея исторію приняли на томъ свѣтѣ за расходную книгу церковнаго старосты; — и должно признаться, что во всемъ етомъ мы довольно успѣли; ¿a въ медицинѣ? мы трудились, трудились — и открыли газы —, и замѣтьте въ то самое время, когда химикъ Беккеръ убилъ Алхимію, — разобрали всѣ металлы и соли по порядку; соединяли, соединяли, разлагали, разлагали; нашли желѣзисто-синеродный потассій, положили его въ тигель, расплавили, истолкли въ порошокъ, прилили водохлорной кислоты, пропустили сквозь сухой хлористый кальцій и проч. и проч. — сколько работы! — и послѣ всѣхъ етихъ трудовъ мы добыли наконецъ прелюбезную жидкость съ прекраснымъ запахомъ горькаго миндаля, — которую ученые называютъ водосинеродною кислотою, acide hydrocyanique, acidum borussicum, a другіе acide prussique, — но которая во всякомъ случаѣ гаситъ человѣка разомъ, духомъ, — какъ свѣчу, опущенную въ мефитическій воздухъ; мы даемъ ету жидкость нашимъ больнымъ во всякихъ болѣзняхъ и ни мало не жалѣемъ когда больные не выздоравливаютъ…

Етими то —, нѣкогда знаменитыми науками, — а именно: Астрологическими, Хиромантическими, Парѳспомантнческими, Онеиромантическими, Кабалистическими, Магическими и проч. и проч… я задумалъ, Милостивый Государь, заниматься, и нахожусь въ твердой увѣренности, что когда нибудь сдѣлаю открытіе въ родѣ Арнольда Виллановы! — и теперь хотя я еще не далеко ушелъ въ сихъ наукахъ, но ужъ сдѣлалъ весьма важное наблюденіе: я узналъ какую важную ролю играетъ на свѣтѣ философская калцинація, сублимація и дистиллація.

Я разскажу вамъ, любезный читатель —, если вы до сихъ поръ имѣли терпѣніе продраться сквозь тернистую стезю моей необъятной учености, — я разскажу вамъ случившееся со мною произшествіе и — повѣрьте мнѣ — разскажу вамъ сущую правду, не прибавляя отъ себя ни одного слова; разскажу вамъ то что видѣлъ, видѣлъ, своими глазами видѣлъ…

Я былъ на балѣ; балъ былъ прекрасный; пропасть карточныхъ столовъ, еще больше людей, еще больше свѣчей, а еще больше конфетъ и мороженаго. На балѣ было очень весело и живо; всѣ были заняты: музыканты играли, игроки также, дамы искали, дѣвушки не находили кавалеровъ, кавалеры прятались отъ дамъ: одни гонялись за партенерами, другіе кочевали изъ комнаты въ комнату; иные сходились въ кружокъ, сообщали другъ другу собранныя ими замѣчанія о температурѣ воздуха, и расходились; словомъ, у всякаго было свое занятіе, а между тѣмь тѣснота и духота такая что всѣ были внѣ себя отъ восхищенія. Я также былъ занятъ: къ чрезвычайному моему удивленію и радости, отъ тѣсноты —, или такъ, по случаю, — мнѣ удалось прижать къ углу какого-то господина, который только что проигралъ 12 робертовъ сряду; и я въ утѣшеніе принялся разсказывать ему: о походѣ Наполеона въ 1812 году, объ убіеніи Димитрія Царевича, о монументѣ Минину и Пожарскому, и говорилъ такъ краснорѣчиво, что у моего слушателя отъ удовольствия сдѣлались судороги и глаза его невольно стали поворачиваться со стороны на сторону; ободренный успѣхомъ, я готовь уже былъ приступить къ разбору Несторовой Лѣтописи, когда къ намъ приблизился почтенный старецъ: высокаго роста, полный, но блѣдный, въ синемъ фракѣ, съ впалыми глазами, съ величественнымъ на лицѣ выраженіемъ, — приблизится, схватилъ моего товарища за руку и тихо, таинственнымъ голосомъ проговорилъ: „¿вы играете по пятидесяти?” Едва онъ произнесъ ети слова, какъ и старецъ въ синемъ фракѣ и мой товарищь исчезли, — а я было только завелъ рѣчь о томъ что Несторъ списалъ свою лѣтопись у Григорія Арматолы… Я обернулся и удивленными глазами спрашивалъ у окружающихъ объяснения сего страннаго происшествія…

„¿Какъ вамъ не совѣстно было” сказалъ мнѣ кто то „держать столько времени етаго несчастнаго? онъ искалъ партенера отыграться, а вы ему цѣлый часъ мѣшали……… ”

Я покраснѣлъ отъ досады, но скоро утѣшилъ мое самолюбіе, разсудивъ что слова таинственнаго человѣка были не иное что какъ лозунгъ какого нибудь тайнаго общества, къ которому вѣроятно принадлежалъ и мой пріятель; признаюсь что ето открытіе меня ни мало не порадовало и я, размышляя какъ бы мнѣ выпутаться изъ бѣды, и задыхаясь отъ жара, подошелъ къ форточкѣ которую благодѣтельный хозяинъ приказалъ отворить прямо противъ разтанцовавшихся дамъ……

Къ чрезвычайному моему удивленію изъ отворенной форточки не шелъ свѣжій воздухъ, а между тѣмъ на дворѣ было 20 градусовъ мороза, — ¿кто ето могъ знать лучше меня, меня который пробѣжалъ пѣшкомъ изъ Коломны до Невскаго проспекта въ однихъ башмакахъ? — Я вознамѣрился разрѣшить етотъ вопросъ, вытянулъ шею, заглянулъ въ форточку, смотрю: что то за нею свѣтится, — огонь не огонь, зеркало не зеркало; я призвалъ на помощь всѣ мои кабалистическія знанія, ну исчислять, разсчислять, допытываться и ¿что же я увидѣлъ? за форточкою было выгнутое стекло котораго края, продолжаясь и въ верхъ и въ низъ, терялись изъ глазъ; я тотчасъ догадался что тутъ кто-то чудеситъ надъ нами; вышелъ въ двери — то же стекло у меня передъ глазами; обошелъ кругомъ всего дома, высматривалъ, выглядывалъ, и открылъ, — ¿что бы вы думали? что какой то проказникъ посадилъ весь домъ, мебели, шандалы, карточные столы и всю почтенную публику, и меня съ нею вмѣстѣ, въ стеклянную реторту съ выгнутымъ носомъ! Ето мнѣ показалось довольно любопытно. Желая узнать чѣмъ кончится ета проказа, я воспользовался тою минутою, когда кавалеры съ дамами задремали въ мазуркѣ, вылезъ въ форточку и осторожно спустился — на дно реторты; тутъ-то я узналъ отъ чего въ гостиной было такъ душно! проклятый Химикъ подвелъ подъ насъ лампу и безъ всякаго милосердія дистіллировалъ почтенную публику!..