Ника Батхен - Дары Кандары

полуприкрытые снегом. Смертная тишина, покой разрушения, бренная ветхость – если б ангелы-душеводы

опускались на Землю, лучшего дома им бы не приискать. И ни единой души вокруг – ни птички, ни деревца

ни мышиного следа – только снег и руины. «Всё умирает однажды» подумала Тильда и зябко вздрогнула.

«Дерево станет дровами, зверь – падалью или мясом, я и муж и дети и дети моих детей – склизкой плотью в

холщовых мешках. И чудеса тоже смертны».

– Какой ты была, Кандара? – в тишине голос Тильды прозвучал неожиданно громко.

Воздух дрогнул. И на мгновение над руинами взлетели островерхие башни, заиграли сотнями

огоньков разноцветные стекла витражей, раскрылись кованые ворота с единорогами на створках, хором

скрипок взметнулась музыка. Бой Цветов, танец с факелами, любимый у матери, когда та была молода…

Иллюзию сдуло резким порывом ветра. Цепляясь за камни, осторожно обходя осыпи, Тильда

поднялась наверх – ей хотелось увидеть замок вблизи. Она нашла мусор, мусор и мусор. Кучи хлама,

обрывки облезлых обоев, остовы мебели, всякую дрянь, которую сохранил стылый воздух. Неровные

остатки стен, уходящие в никуда винтовые ажурные лестницы, контуры залов и маленьких комнатушек.

Ветер гулял по камням, завывал в щелях, скрипели чудом уцелевшие двери. Закатный свет придавал

развалинам вид догорающих, словно страшный пожар ещё не затих. Скоро стемнеет… Тильда задумалась о

ночлеге – оставаться ли среди руин или спуститься вниз, к бесснежным пустошам? В стенах по крайней

мере есть защита от ветра и можно развести огонь. Быстрым шагом Тильда обошла остов здания, выискивая

местечко поуютнее.

Угловая комнатушка первого этажа с видом на облака уцелела почти целиком – и пол и все четыре

стены. Только дверь отлетела и в потолке была дырка. Зато внутри кто-то щедрый (не иначе такой же

любопытный бродяга) оставил охапку соломы и старое одеяло. Осталось натаскать обломков мебели,

выбить искру в пук соломы, развести огонь, растопить в кружке снег, подогреть хлеб. Усталая Тильда

растянулась на одеяле, укрывшись плащом, она смотрела то на веселое пламя, то на тусклые звезды в

проломе и напевала старинную канцонетту уличных циркачей. Ещё с полгода назад мысль о подобном

ночлеге – в развалинах посреди диких скал, в одиночестве, без оружия и защиты, показалась бы дикой,

опасной. А теперь всё было как надо – запах дыма, хлеба и холода, небо над головой, большие как овцы

камни в стенах, стебли соломы под пальцами и целый огромный мир вокруг.

Время капало медленно словно мед, переполнивший улей. Тильда не размышляла – пламя давало

пищу глазам, волосы гладил ветер, руки перебирали сухую траву. Острый край осколка стекла неожиданно

пропорол мизинец, капля крови упала на пол. Обиженная болью Тильда сунула палец в рот, по-детски

зализывая ранку. Потом взглянула на виновника беспокойства – выпуклый треугольничек удивительно

синего цвета, словно кусочек июньской ночи вплавили в плоть стекла. Тильда взяла его в руки, потерла,

снимая грязь. На ощупь осколок был гладким и нежным, пористым, легким и в то же время весомым,

занимающим руку. Может, это была синяя чашка – круглая и широкая, с тоненькой, как веточка ручкой и

золотым ободком по краю? Представляя, Тильда закрыла глаза – и почувствовала, что ладонь наполнилась

хрупкой тяжестью. Женщина взглянула сквозь ресницы – часть стала целым. Никогда в жизни Тильде не

доводилось видеть предмет, полный такой изящной, волнующей красоты. В синей глазури отражался танец

огня. Тильда повернулась, чтобы лучше разглядеть тонкий, филигранный узор, спрятанный внутри золотой

каймы – и неловким движением уронила чашку на камни. С коротким звоном та раскололась надвое. Всё.

Чудо умерло, не успев показаться. Сразу стало холодней, пламя съежилось, темнота загустела. Вот

недотепа-то! Может замок ждал годы, берег последнее волшебство для доброго гостя – а гость вместо

спасибо бац и в мусор. Так и в жизни – ждешь праздника, дни считаешь, ночами не спишь, а дождёшься и

все испортишь какой-нибудь ерундой. Смахнув непрошеную слезу, Тильда подняла осколки – ровно

пополам, без мелких сколов, срез чистый. Гипс и яичный белок – главное быстро склеить, чтобы сложилось

правильно и не пересохло. Сделаю всё, что смогу. С этой мыслью Тильда отставила в стенную нишу

половинки бывшей (и будущей) чашки, завернулась плотнее в плащ и легла. Не в её привычках хоронить

раньше смерти.

Она проснулась неожиданно свежей и бодрой, словно ночевала в своей постели, а не на куче соломы.

Наскоро перекусив, поползла вниз по тропке, миновала мосты и за час до заката дошла к «Чуду света».

Заплатила за комнату, продала купцу ослика, пробежалась по лавочкам, собирая припасы, инструменты и

мелкий скарб, и на следующий же день вернулась в Кандару. Хозяин гостиницы похоже посчитал её

чокнутой, но ничего не сказал. А Тильде было глубоко все равно, что о ней могут подумать. Внизу зеленел

июль, она отправилась в зиму.

Первым делом был сварен клей. Чашка стала как новенькая – синяя и блестящая, с еле заметным

волоском бывшей трещины. Тем же вечером Тильда налила в неё мятный отвар – ни капли не просочилось

наружу. Затем она обустроила комнатушку, закрыла дыру в потолке листом ржавой жести, вместо двери

приспособила старое одеяло, сложила очаг из камней и закрепила у очага полог, чтобы было теплее спать. И

наконец, занялась грандиозным и бесполезным на первый взгляд трудом. Из обломков мебели Тильда

сложила внушительную поленницу и пополняла её каждый день. Весь хлам, который мог гореть, грузился в

кучи и поджигался. Цепи, скобы, остовы люстр и прочее металлическое барахло она, не мудрствуя лукаво

сбрасывала в ущелье – все едино исчезнут. Керамическими осколками и мелкой щебенкой Тильда засыпала

ямы и выбоины в полу. За валуны и крупные плиты браться даже не пробовала – работы там было на

десятерых здоровых мужчин, а не на одну немолодую женщину. Но все, что могла, делала истово, страстно.

Пусть развалины – но, по крайней мере, красивые развалины, посмотрев на которые путешественник

вообразит себе чудо прошлого. Впрочем, люди сюда не заходили даже из любопытства.

Погрязшая в хлопотах Тильда потеряла счет времени. Она ползала по руинам, как муравей, не

замечая, как мизерны её усилия, радуясь каждой комнатке, каждому уголку, отбитому у хаоса. Луна росла,

сияла во всей красе над уцелевшей стеной и снова таяла, облака плыли и плыли мимо. Изредка над

уступами пролетали орлы, карабкались по скалам осторожные козы. С пустошей повадился тощий лис-