Станислав Меньшиков - На Старой площади

Но это не мешало Горбачеву набирать силу. При Андропове его положение только укреплялось, и он уже прочно вошел в самую верхушку лидеров. Когда в феврале 1984 года умер Андропов, многие в аппарате ожидали, что генсеком станет Горбачев. Я был в этом совершенно уверен и, когда это не произошло, крайне удивился. На мой недоуменный вопрос вернувшийся с Пленума ЦК Вадим Загладин сухо бросил:

— Сказывается больший опыт Черненко, — давая понять, что обсуждать эту тему больше не желает.

В то время мы каждый раз ходили на Красную площадь хоронить очередного генсека. Наши места были на гостевых трибунах рядом с Мавзолеем, и нам были хорошо видны члены Политбюро, взбиравшиеся наверх по лестнице справа от входа в усыпальницу В.И. Ленина. Надгробную речь всегда произносил будущий, но ещё формально не избранный новый генсек. Помню, как в ноябре 1982 года резво сошёл с трибуны тогда ещё относительно здоровый Андропов, и как на всю площадь взвизгнули шины его лимузина, стартуя почему-то на большой скорости от Мавзолея. Это было похоже на демонстрацию силы. Но ей не суждено было долго выстоять перед испытаниями судьбы.

Черненко свою речь над могилой Андропова произносил хрипловато и сбивчиво, как бы не чувствуя себя подлинным хозяином положения. И отъезжал незаметно, без визга колес — это был самый тихий и неприметный из наших генсеков.

На похороны Черненко я решил не идти, а вместо этого посмотреть всю процедуру по телевидению. Преимущество было не только в теплом помещении, но и в том, что можно было видеть подробности прощания с покойным в Колонном зале. Как всегда, члены Политбюро по очереди стояли в почетном карауле, потом выстраивались в ряд для торжественной фотосъемки и, наконец, шли прощаться с семьей покойного.

И тут случилось неожиданное. Горбачев, не останавливаясь, прошел в особую комнату для руководителей и только там, переступив порог, обернулся, поняв, что все прочие вожди от него отстали. Один за другим они подходили к вдове Константина Устиновича, выражали сочувствие и только после этого присоединялись к Горбачеву. А он всё стоял в дверях и в недоумении смотрел на происходящее. Возвратиться и исправить невольную ошибку, ему явно не хотелось. А вовсе скрываться из виду не решался.

На меня этот эпизод произвел тягостное впечатление. Было ясно, что от нетерпения, что он, наконец, достиг вершины, новый генсек вдруг потерял контроль над собой. Но при этом даже не расстроился, делал вид, что ничего страшного не случилось. Бывает!

В тот вечер я шёл с работы пешком домой (путь от Старой площади до Олимпийского занимал около получаса) и думал над тем, что же будет. Вспомнил фактический провал Продовольственной программы и задал себе вопрос, а за какие такие достижения этот человек удостоился права управлять колоссальной страной? Перед глазами вновь встала только что увиденная сцена в Колонном зале, и мне стало на душе тошно от ощущения полной неуверенности в будущем. Не скажу, что в тот момент я проникся предвидением катастрофы. Нет, просто мне стало ясно, какие маленькие и циничные люди вершат наши судьбы. Придя домой, я поделился мыслями с Ларисой и решил за ужином хорошенько выпить. Ведь так у нас на Руси часто решают свои проблемы.

Первые месяцы работы при Горбачеве несколько успокоили мои нехорошие предчувствия. Горбачев часто и поначалу неплохо выступал, ходил в народ, нравился ему. После впавшего в маразм Брежнева и больных Андропова и Черненко Михаил Сергеевич казался молодцом. Очень он нравился западным политикам. Помню, как буквально истекал слюной от восхищения на приеме в посольстве ФРГ главный советник Брандта по внешней политике Эгон Бар. Содержательными были интервью, которые Горбачев стал охотно давать западным журналистам. Без сомнений, это был лидер нового типа, какого мы до того не видели.

Смущало, конечно, что человек с двумя высшими образованиями не вполне грамотно строит фразы и по-своему ставит ударения в некоторых словах. В его устах любимое им выражение «новое мышление» ассоциировалось больше с мышью, чем с мыслью. Ударение на первом слоге в слове «начать» очень быстро стало рождать едкие анекдоты. Московская интеллигенция не прощала такие ляпы и очень скоро стала сравнивать его с Никитой Хрущевым.

Но наши товарищи Вадим Загладин и Анатолий Черняев, которым уже тогда приходилось работать с ним непосредственно, отзывались о нём в превосходной степени. Хотя на наши пожелания, чтобы они при случае помогли исправить неправильности речи, отвечали отказом. Загладин даже уверял, что слова «мышление» и «начать» имеют два вполне легальных способа ставить ударение. Придворные правила продолжали держать верх над здравым смыслом.

Но в том первом горбачевском году его будущий курс внутри и вне страны ещё не сложился, и мы готовы были вполне искренне ему помогать.

Летом 1985 года мы с Ларой решили проехаться на теплоходе от Москвы до Ленинграда и обратно. Передо мной до сих пор стоят древний Углич с ещё живой памятью об убиенном царевиче Дмитрии, казавшийся бесконечным проплывавший мимо ночной Рыбинск с его гигантскими заводами, прогулки по Череповцу и Петрозаводску, незабываемые Кижи и Валаам и, наконец, маленькие уютные городки, притаившиеся у южного края Ладоги. Не думал я тогда, что это будет моим последним длительным путешествием по родной стране.

От отпуска оставалась ещё неделя, которую мы решили провести на Клязьме. Но уже через два дня меня вызвали на работу. Предстояла очередная дачная страда над предсъездовскими документами. В середине сентября эта деятельность была прервана поездкой в США, которая для меня лично стала началом конца цэковского периода в моей жизни. Но об этом я тогда ещё не мог догадываться.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Еврейские проблемы

Где-то в конце 1984 года поверху пришла развернутая шифровка от посла А.Ф. Добрынина с предложением ослабить ряд существовавших тогда ограничений в области еврейской культуры, образования, религии и т.д. У посла сложилось мнение, что такие меры могли бы улучшить отношение к СССР в американском обществе и снять остроту антисоветских настроений в еврейских организациях США. В связи с этим Международному отделу было поручено подготовить соответствующее решение Политбюро. В отделе эта работа была возложена на меня и референта, занимавшегося связями с Компартией Израиля.

Мы детально проработали как конкретные предложения посла, так и другие рекомендации и обращения, накопившиеся к тому времени в разных советских и партийных учреждениях, отобрали из них то, что считали разумным и реалистичным. Я уже не припомню всех деталей, но некоторые примеры приведу, чтобы показать, о чём шла речь.