Станислав Меньшиков - На Старой площади

— Ну какая теперь разница? Допустим, что я.

Насколько я понимаю, В.Г. постарался замять дело, потому что больше к этой истории никто не возвращался. Правда, эпизод этот вошёл в цековский фольклор, где я фигурировал в качестве поджигателя дров товарища Сталина.

Беглому знакомству с высшими чинами Отдела я был обязан и другому эпизоду. В начале 1970-х годов я работал в Сибири и иногда наезжал в Москву. В один из таких приездов мой старый товарищ по МГИМО Игорь Соколов позвал меня на «обмыв» его докторской диссертации в ресторане гостиницы «Националь». В это время он уже работал консультантом в Международном отделе ЦК и на свой «сабантуй» назвал чуть ли не всё его руководство. Я приехал, когда большинство гостей уже собралось, а растерянный Игорь ждал меня внизу у входа.

— Что же ты опаздываешь? — недовольно сказал он. — Ты ведь обещал быть тамадой.

Я, признаться, забыл об этом обещании, но главное — прибыл с другой деловой встречи, где «раздавил» на двоих почти литр водки. Я сказал Игорю, что, будучи нетрезв, могу невзначай наговорить лишнего и кого-то обругать. Но Игорь сделал обиженное лицо, и мне пришлось согласиться. Я уже не помню, как я провёл тот вечер, но только после его окончания ко мне подходили и трясли руку и Кусков, и Шапошников, и ещё кто-то. Как мне удалось их всех рассмешить и ублажить, понять не могу. Но, видимо, с тех пор они прониклись ко мне добрыми чувствами.

Но вот теперь я и сам служу в аппарате ЦК, перекочевав из мира академии и дипломатии в мир партийной бюрократии. Впрочем, сказать так, было бы большой натяжкой, потому что Международный отдел того времени был мало похож на бюрократическое учреждение. Об этом говорил и его состав, в котором бывших гос- и партчиновников практически не было, а работали в основном либо специалисты, выросшие в его недрах, либо люди из научного мира.

В нашей консультантской группе только Юра Жилин и Андрей Ермонский вышли из журналистики и не имели учёных степеней. Остальные все до единого были докторами или кандидатами наук.

Это отражало заинтересованность Б.Н. Пономарева в том, чтобы поддерживать свою репутацию не только как политика, но и как ученого. Сам он был академиком (по отделению истории АН СССР), часто выступал с научными докладами и статьями, правда, главным образом по проблемам мирового коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения. Всё это время от времени оформлялось в виде книг. Для такого насыщенного творческого потока требовалась помощь наших консультантов.

Но, конечно, не только для этого существовала консультантская группа. Отдел участвовал в составлении многих партийных документов, например докладов генсека на съездах КПСС, его выступлений на пленумах ЦК, встречах коммунистических и рабочих партий, высоких заявлений по разным вопросам.

Особое место в этой работе занимала подготовка международного раздела доклада генсека на очередном партийном съезде. По традиции, заведенной ещё при Сталине, раздел этот начинался с характеристики главных тенденций в развитии зарубежного мира, прежде всего в капиталистических и развивающихся странах. В этой части обычно формулировались теоретические положения о новых явлениях в развитии всей международной обстановки и мира капитализма в особенности.

Новые идеи черпались, как правило, из разработок институтов Академии наук, занимавшихся международной тематикой. Естественно, что институты стремились зафиксировать свои, часто спорные тезисы в докладе генсека, придав им тем самым характер официальной, не подлежащей критике теории.

Конечно, всё это зависело от личности генсека. Одно дело — Сталин, считавший себя классиком марксизма и имевший вкус к теории. Он мог вполне оценить и сделать частью собственного вклада идею Е.С. Варги о «деформации цикла» и «депрессии особого рода» (см. доклад на 17-м съезде). Другое дело — Н.С. Хрущев, который в теории не разбирался, но считал, что «так надо», а потому послушно включал в свои доклады тезисы о мирном сосуществовании или «новом этапе общего кризиса капитализма», чего настойчиво добивались академик А. Арзуманян и главный редактор журнала «МЭМО» Я.Хавинсон.

Впрочем, истинное отношение Хрущева к классикам марксизма было совсем не библейским. Рассказывают, что секретарь ЦК и академик Петр Николаевич Поспелов как-то зашёл к Никите Сергеевичу напомнить, что тот опаздывает на торжественное открытие Музея Маркса и Энгельса. Вождь был сильно занят и встретил Поспелова следующей тирадой:

— Да пошёл ты подальше со своими евреями.

Оглушённый академик буквально выкатился из кабинета Хрущева и ещё долго не мог прийти в себя, причитая: «Как он мог? Как же это он мог?»

Что касается Л.И. Брежнева, то он теории не только не любил, но и даже активно сопротивлялся, когда ему пытались, особенно на первых порах, вставлять сложные, по его понятиям, теоретические формулы. Помню, как были потрясены сочинители одного из его докладов, когда в возвращенном им варианте против слов «государственно-монополистический капитализм» стояла его пометка: «К чему здесь эта наукообразная галиматья?» Сделать из этого генсека теоретика марксизма при всем желании было невозможно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Дачные посиделки

Работая в ЦК, я участвовал в подготовке двух съездовских докладов — Л.И. Брежнева к XXVI съезду и М.С. Горбачеву к XXVII съезду. Обычно работа консультантов над этими документами начиналась за несколько месяцев до события. Сначала, оставаясь на своих рабочих местах, каждый делал заготовку по своей тематике. Затем из них составлялась «болванка». Для дальнейшей работы начальство выделяло рабочую группу из нескольких человек, которую вместе со старшим, — как правило, это был Анатолий Черняев — отправляли на месяц-полтора на одну из цековских дач, как правило, бывшую дачу А.М. Горького (еще раньше — Саввы Морозова) на Успенском шоссе. Туда стекались и другие тексты — из академических институтов и других учреждений, а иногда наезжали и некоторые их сотрудники. День за днем все собирались за большим столом и шла прогонка текстов: читка вслух и обсуждение с поправками. После такого дневного бдения от первоначального варианта мало что оставалось, и каждому приходилось заново сочинять свою часть. И так день за днем, пока начальство не приходило к выводу, что можно показывать содеянное выше. Оттуда спускались замечания, и процедура повторялась. О таком стиле работы ходили разные анекдоты, в том числе известная формула: «Телеграфный столб — это хорошо отредактированная сосна». Конечный продукт получался крайне пресный, лишенный не только подобия авторской индивидуальности, но часто какой-либо глубины и внутренней логики.