Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия

– Алексей, друг!

Лешка резко обернулся и увидел прямо перед собой широко улыбающегося монашка. Тот почему‑то был без рясы, с голой грудью, в коротких матросских штанах и босой. В руке он вертел монетку. Наверное, только что вылез из‑под одеяла. Предатель!

– Я хочу тебе кое в чем признаться, Алексей, – тихо вздохнул францисканец. – Жаль, что так получилось. Поверь, я не хотел…

– Для признания уже слишком поздно. Массимо, – Лешка качнул головой. – Хотя, говорят, искренняя помощь следствию…

– Поздно? – подойдя ближе, монашек закусил губу, в глазах его блеснули слезы.

Лешке было так жаль этого, несомненно, запутавшегося парня, что даже сдавило грудь.

– Почему же – поздно? – выронив из рук монетку, Массимо нагнулся… И выпрямившись резкой пружиной, ударил Лешку ребром ладони в шею!

Юноша захрипел, падая на скользкую палубу, а монах… а лазутчик, тут же перемахнув через фальшборт, сиганул прямо в море.

– Утонет! – послышались крики.

– Нет. Он очень хорошо плавает.

– Как ты? – подбежав, Георгий бросился к Лешке.

– Ничего, – откашлявшись, парень пришел в себя. – Только вот шея болит – глотнуть невозможно.

– Хорошо, что не перешиблены позвонки…

– А вдруг перешиблены?

– Тогда б ты так не болтал.

Они уселись в каюте шкипера, теперь уже – озабоченно – радостного. Радостного – ясно почему, а озабоченного тем, что теперь придется отпускать задержанного скандалиста Иллариона.

– Чувствую, еще принесет мне забот этот толстомордый парень!

– Да бросьте вы, капитан! – улыбнулся Лешка. – Главное‑то мы все‑таки сделали!

– Хвала Господу и Пресвятой Деве!

Все разом перекрестились на висевшие в углу иконы. Даже Лешка – и тот на полном серьезе.

– Ну? – Владос скосил глаза на Георгия. – Давай, рассказывай!

– Да‑да, расскажи! – Лешке тоже было интересно, да и шкипер Абдул Сиен выказывал некоторое любопытство.

– А что рассказывать? – улыбнулся Георгий. – Просто времени у меня было вдосталь. Вот и сидел, думал, сопоставлял списки. И отыскал‑таки нескольких человек, что катались туда и сюда – из Константинополя в Трапезунд и обратно. В их числе – францисканец Массимо Дженовезе. Меня еще фамилия удивила – Дженовезе – «Генуэзец», так любой может назваться. Гражданин мира! Потом, ты Алексей, как‑то рассказывал, что этот монашек попросил у тебя вина как раз в тот момент, когда…

– Ну да, это еще тогда показалось тебе подозрительным!

– И подозрения укрепились еще больше, когда вы, друзья, в подробностях рассказали мне о прошедшем дне. Купание, загар… Да не может монах быть загорелым! Не может, и все тут! Ну, лицо еще – туда – сюда, но тело?! Еще одно подозрение. Дальше… Зачем подозреваемому, ну, этому толстяку, хранить при себе ненужную улику? Какой‑то там обрывок. А ведь на толстяка показал монах! И еще одно, – Георгий усмехнулся. – Апельсины. Монахам непозволительны мирские слабости. Ну и что с того, что он их любит? Наоборот, должен в этом смысле особо себя сдерживать, закаляя дух. Так что, никакой этот Массимо не монах – это я понял достаточно быстро. А когда после объявления об утреннем обыске, ты, Алексей, сказал, что от лжемонаха снова запахло апельсинами… Тут‑то меня и осенило! И, как видите, отнюдь не напрасно!

– Ну, ты даешь! – восхищенно присвистнул Лешка. – Тебе, Георгий, не в монахи идти надо, а в следователи! Шерлок Холмс чертов.

С верхней палубы вдруг послышались громкие ругательства и крики.

– Что там такое? – Лешка поднял глаза.

– Думаю, это ругается толстяк Илларион, – вскользь заметил шкипер. – Вполне справедливо ругается, надо сказать.

– Так вы его уже выпустили? Может, лучше было бы подождать до прихода в гавань?

– Нет, – Абдул Сиен неожиданно улыбнулся в усы. – Пусть уж он лучше вдосталь накричится сейчас, чем устроит скандал потом.

– Так вы полагаете, потом – не устроит?

– Конечно, устроит, – шкипер вздохнул. – Но уже не такой могучий.

– А вы большой хитрец, уважаемый!

Шкипер лично наполнил серебряные бокалы. А наверху продолжал ругаться освобожденный узник.

– Я дойду до самого эпарха! – громко кричал он. – Покажу, что значит не соблюдать законы! Со всеми буду судиться, со всеми. Я знаю, шкипера зовут Абдул Сиен!

– Шкипера зовут Абдул Сиен, – негромко повторил Лешка. – Впрочем, какой же вы, Абдул? Вы – Василий.

С палубы донесся громкий звон, полетели осколки – это Илларион шваркнул о палубу присланный шкипером кувшин с родосским вином.

– Первый, – со вздохом произнес Абдул Сиен… Василий.

Несправедливо обиженный узник разбил и второй… А вот третий…

Мы бумажные важные люди,

Мы и были, и есть,

Мы и будем!

Татьяна и Сергей Никитины

…Выпил! Ну и на здоровье!

Ведомство называлось длинно – Секрет богоугодных заведений покровительства преподобного Иоанна Дамаскина – и занималось церквями, монастырями, приютами, больницами и тому подобным. Лешку устроили туда по большому блату – заместитель начальника – протокуратора – куратор Велизарий Цикос оказался хорошим знакомым Георгия, в обширном доме которого приятели жили вот уже около месяца. Собственно, им и некуда было больше податься: как и предполагал Владос, и родной дом его, и гончарные мастерские у Меландзийских ворот, и все остальное имущество – все было описано за долги и продано с молотка в базилике на площади Тавра.

– Я нищий! Нищий! – грустно хохотал Владос. – Вот так повернулась судьба!

– Ничего, – утешал приятеля Лешка. – Главное: жив, здоров и свободен. А деньги – дело наживное.

– Так‑то так… Да вот поди их наживи, попробуй!

Георгий вернулся продолжить послушничество в знаменитый монастырь Святого Архангела Михаила, более известный, как Хора, и располагавшийся на самом севере города, у полуразрушенного дворца Константина Багрянородного. По словам Владоса, монастырь считался очень крутым, и Георгий вновь возмечтал о монашестве, что, впрочем, никогда и не переставал делать. Его дом находился на юго‑восточной окраине, у Пятибашенных ворот – большой и просторный особняк, в пустых и запущенных помещениях которого гулял ветер. Ксифилин, старый слуга Георгия, как мог, пытался поддерживать в доме хоть какое‑то подобие порядка, но, увы, его скромных сил ни на что не хватало. Тем более что в последнее время он вовсе ничего не делал, даже пыль перестал протирать, а все ходил в ближайшую большую церковь – Иоанна Студита – да возносил хвалы Господу, благодаря за счастливое возвращение хозяина. В общем‑то, было за что благодарить – еще немного, и дом бы отписали в казну как выморочное имущество, и тогда бедному старику уж совсем некуда было б податься, разве что в приют при какой‑нибудь церкви. Итак, старый слуга Ксифилин днями напролет пропадал в церкви, а его молодой хозяин – в монастыре, таким образом просторный особняк оказался полностью предоставленным новым жильцам – Лешке и Владосу. Очистив от хлама пару комнатух и более‑менее прибравшись в столовой, именовавшейся гордым римским словом – триклиний, – парни сочли дом вполне пригодным для жительства. Можно было тоже, на манер старика слуги, благодарить Господа – хотя бы одна проблема – с жильем – была решена. Правда, оставалось множество других, и самое главное – деньги. Хотя, если разобраться, их можно было легко заработать, нанявшись поденщиками – копать канавы, месить глину, таскать грузы на рынках или в какой‑нибудь гавани. Друзья поначалу так и делали – уставали, конечно, но не в этом дело – уж больно Владосу было обидно.