Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия

Юноша уже знал, как действовать – для начала расспросить соседей, пособирать сплетни. Ближних соседей у приюта не оказалось – кругом почти непроходимые заросли, пустыри да развалины, дикое и довольно безлюдное место. Впрочем, одну корчму Лешка все же отыскал, правда, не сказать, чтобы близко.

– Приют? – озадаченно переспросил трактирщик. – Какой еще приют?

– Как какой? Олинф – так он называется.

– Олинфом называется запущенный парк, молодой человек!

– Но мне показали здание и сказали что именно там – приют. Видите ли, я ищу своего малолетнего родственника, и…

Трактирщик внезапно расхохотался и стукнул себя по лбу:

– А, ты, верно, имеешь в виду старую базилику? Вот уж не знал, что там приют. Честное слово, больше похоже на тюрьму, чем на богоугодное заведение.

Лешка улыбнулся:

– Мне тоже так показалось.

Ничего конкретного ни сам трактирщик, ни его постоянные клиенты, ошивающиеся в корчме уже с утра, сказать о приюте не могли. Нет, старую базилику все знали, как и запущенный парк, но вот, чтоб там располагался приют…

– Знаешь, парень, мы там и детей‑то никогда не видали, – покачал головой завсегдатай корчмы – невзрачный потасканный мужичок неопределенного возраста с морщинистым испитым лицом и всклокоченной бородою. – В старом парке мы с приятелями частенько сидим. Знаешь, купим, бывало, по дешевке кувшинчик‑другой молодого вина… Чего бы не посидеть, особенно в такую‑то погодку?

Лешка кивнул – погодка и в самом деле была прекрасной. В лазурном, с белыми кучевыми облаками небе ярко светило солнышко, летали многочисленные птицы и разноцветные бабочки, в садах цвела сирень, и запах ее, казалось, растекался по всему городу. Одно слово – весна.

Покинув корчму, юноша озадаченно направился к церкви Апостолов, величественному сооружению с позолоченным куполом, ярко сверкающим в лучах весеннего солнца. Конечно, жаль, что в ближайшей корчме о приюте ничего не знали. Так, о нем наверняка должны знать служители церкви – приют, все ж таки тоже богоугодное заведение.

Заутреня давно уж прошла, а до обедни было еще далеко, но Лешка, подумав, заглянул в пустой храм. Впрочем, нет, не такой уж и пустой – человек десяток молящихся крестились перед иконами и ставили зажженные свечки. В обширной зале царил приятный полумрак, лишь откуда‑то сверху проникали солнечные лучи, заставляя играть сияющим волшебством разноцветную смальту мозаик. Золотые, палевые, нежно‑голубые цвета икон и фресок вызывали неподдельное восхищение. Лешка даже устыдился своих намерений – надо же, не помолиться зашел, а по своему делу. Устыдившись, перекрестился, купил в притворе три свечки, на сколько хватило мелочи, поставил во здравие друзей – Георгия, Владаса… и – старшего воспитателя Василия Филипповича, из той, прошлой, жизни – очень уж Лешка его уважал.

Потом подошел к одной из икон, кажется, это был святой Николай, помолился, вернее, просто поблагодарил Господа за благоволение, а у святого Николая попросил помощи в своих дальнейших поисках. И тут же устыдился – все ж вышло, что именно по своим делам он в храм и зашел.

Почувствовав рядом какое‑то шевеление, юноша скосил глаза, увидев слева от себя молодую женщину, вернее сказать, девушку, в черной полупрозрачной вуали и длинной, до самых пят, тунике, поверх которой складками ниспадала накидка – далматика.

– Святой Николай! – негромко – но Лешка все хорошо слышал – молилась девушка. – Прошу тебя, не дай состояться этой свадьбе! Знай – я не люблю Никифора Макрита! Не люблю, не люблю, не люблю! А разве ж это по‑божески, жить с нелюбимым?

По щеке девушки скользнула слеза – золотистая в свете свечей – длинные темные ресницы дрогнули. Всхлипнув, незнакомка закончила молитву и, ни на кого не смотря, быстрым шагом вышла из храма.

Лешка тоже собрался уходить – поговорить с кем‑нибудь у паперти, ведь не в церкви же разговаривать! Еще раз перекрестясь, он поклонился иконе… и вдруг заметил на полу, слева от себя, что‑то вроде заплечного мешка. Нагнулся – так и есть, заплечный мешок! Небольшой, изящный, из плотной нежно‑голубой ткани, расшитой золотой нитью – явно женский. Точно такой же, какие носили юные модницы в старой Лешкиной жизни… Господи! А не забыла ли его только что убежавшая незнакомка?

Не думая, юноша подхватил мешок и, ускоряя шаг, покинул церковь. Зажмурился – прямо в глаза ударило солнце. Раскрыв глаза, покрутил головой, заметив изящную одноколку, запряженную небольшой серой лошадкой. Девушка – вроде та самая – уже взяла в руки вожжи…

– Госпожа, подождите!

Незнакомка обернулась, обдавая сердитым взглядом:

– Кто вы такой? Я вас не знаю.

Какая красавица! Милое, приятное лицо… да нет же, не приятное, а очень красивое! Изящная, будто выточенная из мрамора, фигура, золотистые волосы, глаза – синие‑синие, с этаким зеленоватым оттенком, словно бушующий океан.

– Ваша? – без лишних слов Лешка протянул мешок.

– Ой! – девчонка всплеснула руками. – Мой! Точно мой! Спасибо вам большое… И – извините, я очень спешу!

Кинув мешок на обитое темно‑голубым бархатом сиденье, девушка натянула вожжи:

– Н‑но!

А Лешка, застыв у паперти, все смотрел ей вслед, покуда покрытый белым лаком кузов коляски не исчез за углом.

– Да, – поднялся на ноги сидевший на паперти нищий. – Бывают же на свете красотки!

Юноша обернулся:

– Не знаешь, кто такая?

– Нет, – нищий покачал головой и, поживописнее расправив лохмотья, уселся в церковную тень.

Лешка быстренько полез в висевший на поясе кошель… н‑да, кроме завалявшегося обола, увы, ничего не осталось. И все же подошел к нищему:

– Вас не обидит обол?

– Не обидит, – усмехнулся тот. – Вообще‑то, хотелось бы больше, но, судя по всему, у тебя больше ничего и нет. Так и быть, давай свой обол. За кого помолиться?

– За раба Божия Алексея, – припомнив ритуальную фразу, рассеянно отозвался юноша.

Нищий засмеялся:

– Что, понравилась?

– Очень…

– Так чего ж не познакомился?

– Да вроде как неудобно.

– Зря. Надо было.

Нищий – не старый еще мужчина с седой, свалявшейся паклею шевелюрой – потянулся и, смачно зевнув, похвастался:

– Вот и у меня такая же растет. Красавица. Скоро замуж выдавать, вот и сижу тут днями, на приданое зарабатываю. Все ж хочется устроить свадьбу, как полагается, весело и со вкусом. Чай, не голь – шмоль!

Лешке было все равно, о чем сейчас говорил нищий. Перед глазами юноши стояло ослепительно красивое девичье лицо. И длинные ресницы, и глаза цвета океана…

На колокольне ударил колокол, и Лешка, вздрогнув, повернулся к нищему:

– Не знаешь ли ты, любезнейший, где находится приют Олинф?

– Приют Олинф? Знаю. В старой базилике почти у самой стены, во‑он за тем заброшенным садом, – нищий показал рукой.