User - o bdf4013bc3250c39

занятия писательское мастерство, она предлагала первокурсникам покопаться

в библиотеке и попробовать отыскать работы писателей русского

Серебряного века, того же Андрея Белого или Осипа Мандельштама,

законспектировать их и подготовить небольшое выступление по теории

поэтики рубежа веков с включением цитат. И как правило, на следующем

занятии от желающих выступить отбоя не было. Успевшие выступить (таких

было трое-четверо), считали себя счастливчиками и ходили задрав нос.

Чтобы не обижать остальных, Зина забирала их сочинения домой и к

очередному занятию готовила небольшой обзор выполненных работ.

Присутствовавший на одном из ее занятий Константин Генрихович после

пары пригласил Зину в свой кабинет и слегка пожурил за несоответствие ее

методов программе. Зина внимательно выслушала его, а потом, театрально

положив журнал группы на стол перед профессором и с шутливо-напускным

апломбом заявила:

- Уважаемый Константин Генрихович, вы желали, чтобы именно я вела эти

семинары, и обещали мне всяческую поддержку. Так?.. Не перебивайте,

116

пожалуйста! А когда я пытаюсь немного расшевелить мозги студентов,

чуточку расширить их кругозор, вы за программу хватаетесь? Тогда

пожалуйста, оставайтесь со своей программой на здоровье, переживать не

стану! – потом, осторожно оглянувшись на входную дверь, добавила уже

шепотом, гораздо мягче: - Признайся, что тебе нравятся мои занятия.

Нравятся ведь? Я ведь вижу, что нравятся, но ты просто

перестраховываешься, боишься, как бы кто-нибудь не проведал, не сообщил

повыше, так?

- Зина, программа есть программа, - оправдывался Швец. – Например, тема

сегодняшнего занятия «Мастерство писателя», а они у тебя всю пару

рассуждали про Андрея Белого…

- Скорее про его книгу, которая так и называется – «Мастерство Гоголя»! –

отстаивала свою линию Зина. – Ты и сам знаешь, что это превосходная

работа, сам ведь на нее ссылаешься во многих своих статьях!

- Ну, одно дело научные статьи, другое – обучение по установленной для

студентов программе.

- А что, студенты окажутся чем-то обделенными, если вместо сухих

положений попробуют на вкус живое слово, попробуют его проанализировать

и хоть немного наберутся исследовательского опыта?

- Зиночка, ты, конечно, права по-своему, - смягчился Швец. – Но убедительно

тебя попрошу придерживаться все-таки программных установок. Не приведи

Господь, комиссия какая-нибудь нагрянет из министерства…

- И тогда горела огнем твоя командировка, хочешь ты сказать? – на Зину в тот

день словно напал какой-то бес противоречия, и она с наслаждением

наблюдала за смятением профессора. До сих пор в глубине души она не

могла ему простить отступничества, и никакая перспектива заграничной

поездки уже не могла загладить неприятного впечатления от этого.

117

Впечатление это тяжелым грузом осело у нее на сердце, мешало даже

деловому общению с ним, не говоря уж о личных встречах, во время которых

Зина попросту молчала, предоставляя инициативу ведения разговора Швецу.

Они по несколько раз в неделю бывали в одном полюбившемся им кафе на

Чистых Прудах. Профессор заказывал что-нибудь вкусное, конфеты,

сигареты. От выпивки Зина отказывалась, а вот к курению пристрастилась

крепко. Швец, чтобы не соблазнять ее, тоже не пил ничего, кроме сока, и в

продолжение всей встречи говорил ей о работе, о подготовке к поездке. Ее

заграничный паспорт должен был быть готов к самому новому году, а улетать

планировалось сразу после зимней сессии, в начале февраля.

- Ты там тоже сможешь преподавать, я о тебе уже заявил, - говорил Швец. – С

английским у тебя как?

- В дипломе «отлично», - ответила Зина. – А если начистоту, то вполне

сносно, на бытовые темы общаться смогу.

- Прекрасно! Значит, сможешь вести языковые семинары для студентов-

славистов. Так я и укажу в твоей гостевой карте. А ты подучи за оставшееся

время гуманитарную лексику, все же общаться придется с филологами.

Зина согласилась, и свободное от подготовки к занятиям время посвящала

английскому. Матери она пока ничего не говорила, опасаясь, что та

воспримет это с глубокой печалью. Нет, конечно, она поймет, что для дочери

это большой шанс, но тем не менее очень загрустит. Так что огорчать ее

раньше времени совсем не стоит.

Что касается интимных встреч с Константином Генриховичем, то их у Зины

не было с того самого первого вечера. Уже будучи ассистентом кафедры, она, сидя как-то рядом с профессором на общем собрании преподавателей

института, едва заметно склонилась в его сторону и скорее выдохнула, чем

прошептала:

118

- Ты меня больше не хочешь?

Швец отпрянул от нее, покраснел, словно прикоснулся к раскаленной

сковороде, осмотрелся по сторонам и, набравшись решимости, прошептал:

- Давай не здесь.

Зина прыснула в кулак: она ведь и спросила-то его только так, из желания

хоть как-то досадить такому правильному, такому воспитанному и ученому. К

тому же их вялотекущий роман начинал раздражать ее все больше. После

собрания Зина, дождавшись Швеца на улице и увидев, как он выходит из

института, развернулась и пошла в соседний переулок, где он обычно

оставлял машину. Пройдя мимо нее, она быстро свернула за угол и стала

ждать. Через несколько минут из-за угла вывернул его автомобиль и

остановился рядом с ней. Она распахнула переднюю дверцу и плюхнулась на

сиденье. Швец прибавил газу, и машина рванула.

- Пристегнись, - сухо сказал он.

Она пристегнулась и долго думала, стоит ли заводить разговор сейчас или

лучше подождать и отложить его на неопределенное время, позволив

событиям развиваться своим чередом, а значит, не развиваться никак. Она

покосилась на Швеца – тот смотрел прямо перед собой и, кажется, не заметил

ее взгляда: они как раз преодолевали сложный участок трассы.

«В тот раз все так вышло, наверное, только потому, что жены долго не было

под боком, стосковался, бедняга, – думала Зина. – Теперь, когда она

вернулась, наверняка у них все в ажуре и он, как и полагается

добропорядочному супругу, уестествляет ее в положенное время. Однако

сластолюбие все точит, все искушает его: наверняка ждет не дождется, когда

уедет со мной в Америку… В конце концов это даже обидно: что я, запасная

какая-нибудь, что ли?.. Ну что же ты молчишь? – думала она, теперь уже

119

откровенно уставившись ему в висок. – Ну скажи же хоть слово, опровергни

меня!.. Эх ты, Любимка…»

И словно услышав ее мысли, он повернулся к ней (благо, что опасный