User - o bdf4013bc3250c39

открываем огонь!.. Весь хел обошли, всех положили…

- Боже… - Зина закрыла лицо руками. Потом отдернула руки и вперила в него

пылающий взгляд: - Но ведь там дети! Какими глазами на вас смотрели их

матери?

- Не знаю, - пожал плечами Добряков. – В глаза им я не смотрел тогда. Знал –

не выдержу и отменю приказ. Но этого нельзя было делать, нельзя,

понимаешь?! Иначе опять каждую ночь – новые трупы. Молодых солдат,

пацанов! У которых здесь, в России, тоже матери!..

Зина тяжело вздохнула и потянулась к бутылке. Налила, выпила залпом,

закурила. Помолчали. Тяжелая повисла тишина. Зина встала, подошла к

плите, пошумела сковородкой.

- Подложить горяченького? – спросила вполголоса.

- Нет, спасибо, сыт.

- А то смотри, не оставлять же.

- Сын придет, поест.

- Вторично разогретое – уже не то. Я ему свеженького приготовлю.

Добряков молчал, слушал, как, ворочаясь, утихает в груди боль. Потом взял

недопитую бутылку и выпил остатки пива.

- Ты утром сказал, что ты «бывший», - спросила Зина. - Тебя уволили?

153

- Ну да. Было следствие, и, учитывая мои заслуги, орден мой, предложили

написать заявление по собственному желанию. Дали старшего лейтенанта и

отпустили на все четыре. С глазу на глаз сказали, что еще счастливо

отделался.

- А сержанту тому, Коняхину твоему, что было?

- Срочникам легче, он приказ выполнял. Разжаловали только в рядовые, да и

все. Дослужил спокойно, даже ранен не был. Снова выслужился до сержанта.

Звонил мне потом из своей Калуги, в гости звал.

- Ездил?

- Нет, я ведь после этого кошмара решил все забыть. Как отрезал…

- Если бы это было просто – отрезать, - задумчиво проговорила Зина, садясь

за стол и наливая пива в стакан.

- Ты о нем все еще помнишь?

- Я о нем уже больше двадцати лет ничего не знаю. Тоже решила тогда –

отрезать. Но постоянно вспоминала его еще лет пятнадцать, особенно в

первый год после развода с мужем. Да и сейчас нет-нет да вспомню.

Интересно бы узнать, как он. Если жив, конечно. Ведь сейчас ему, наверное, -

она задумалась и отпила из стакана, - лет семьдесят пять. Да, так и будет.

Добряков нетерпеливо поерзал на стуле, унимая заворошившуюся ревность.

Но быстрехонько залил ее стаканом пива.

- Ты не ревнуй, - успокоила его Зина. – Он ведь был моим первым мужчиной.

А первых всегда долго помнишь.

- А я для тебя какой? – не удержался он и тут же спохватился: лучше бы

промолчать, совершенно ни к чему знать все.

154

Зина допила остатки из стакана, потянулась к новой бутылке. Язык у нее

развязался, слова стали круглыми, гладенькими какими-то, и все катились, катились. Эту музыку ее речи Добряков воспринимал уже как в полусне: три

литра, выпитые, считай, за один присест, давали себя знать: в голове повело, на душе разлилась теплая, как парное бабушкино молоко, истома. Еще с

первых своих запоев он знал: если по хорошему, то это такой момент, когда

следует прекратить пить и уснуть, тем более, что и само тело взыскует этого.

Тогда еще можно к вечеру подняться с относительно здоровой головой и без

гнетущей менжи. Знал и другое: если не остановиться в такой момент,

выпить полтора-два лишних литра, все опять повторится, как и прежде: и

утренняя менжа, и одышка, и палящая сухость во рту. Он это прекрасно знал, но то ли силы воли никогда не хватало, то ли полагался всегда на старый и ни

к чему не обязывающий «авось», - только ни разу за последние несколько лет

так и не прибегнул к этому простейшему и даровому, в отличие от того же

снотворного, средству. И сейчас не хотелось: очень уж не терпелось узнать, скольких мужиков до встречи с ним умилосердила эта женщина. Тут

происходила странная вещь. Если прежде ему даже и в голову никогда не

приходила мысль перебирать любовников своих подружек, то теперь почему-

то жгучая ревность охватывала его в ожидании Зининого признания, и эта

ревность будоражила его так сильно, что ничем иным, как тем же пивом ее

было не унять. А потому он отодвинул куда-то на задворки сознания мысль

об отдыхе, снова наполнил себе стакан и выпил весь. Выдохнул,

передернулся и, когда провалилось, жадно закурил.

- Ну и сколько же у тебя было до меня? – поторопил он Зину.

- Не терпится узнать? – лукаво и горячо брызнула она глазами. – А не

станешь думать обо мне плохо?

«А интересно, как я думал о ней до сих пор?» – мелькнул в голове вопрос, искать ответа на который не было времени.

155

- Очень бы не хотелось. А вообще-то я понятливый.

- Ну если так, - она подавила улыбку и выпила остатки пива в бутылке из

горлышка. – Тогда слушай. Правы люди – богатство развращает.

Почувствовав силу и способность зарабатывать деньги, я стала смотреть на

мужа, как на простого исполнителя своих желаний, перестала его

воспринимать как личность, тем более что по натуре он человек мягкий,

непредприимчивый. В Турцию со мной летали три подружки, и у всех

семейная ситуация была практически похожей на мою: безвольный

недоевший муж, жизненная рутина повседневности, знаешь, серая

обыденность тех людей, которые ничего себе позволить не могут: ни

оторваться по полной, ни, прошу прощения, мужу изменить. А я, мечтавшая

заработать и, глядя на оборотистых знакомых, наверняка знавшая, как это

сделать, возомнила о себе тогда невесть что: будто я самая-пресамая и все

передо мной должны, как бобики в цирке, на задних лапках плясать. Я в ту

пору и впрямь считала, что сильный пол – это женщины, и только они… Что

хмыкаешь? Не нравится? Но ведь сам просил без утайки.

Добряков и впрямь чувствовал себя неуютно.

«Эх, надо было уйти да проспаться, - корил он себя за слабость. – Теперь ведь

не успокоюсь, пока досаду не запью!»

Почему-то все, бывшее с этой женщиной в прежней жизни, он сейчас

воспринимал особенно ранимо. Мобилизовав все силы, он изобразил на лице

полное спокойствие и развел руками:

- Да я ничего. Каждый имеет право на прошлую жизнь…

- Немного не так сказал, - поправила Зина, на глазах становившаяся

говорливой. – Не право на прошлую жизнь, а право на память об этой жизни.

- Ну, пусть так, согласен, - поддакнул Добряков.

156

- Спасибо за понимание, - поддела она. – Ну вот. Прилетев впервые в

Стамбул, мы сразу законтачили с тамошними оптовиками. Они были с одной

стороны гостеприимные, как все восточные люди, с другой какие-то уж, как

мне сперва показалось, настойчивые в плане личного внимания. Что-то уж

чересчур они стремились понравиться, навязывали свои услуги, чуть ли не

свои чувства. Но тому были основания: нас поселили в хорошем отеле,

распахнули двери дешевых складов. В первый же вечер нас пригласили в