User - o bdf4013bc3250c39

- Да ладно, ладно, верю. А за что? – он уже вертел орден в руках.

- Долгая история, - небрежно бросил Добряков. – Разрешите выпить?

Лейтенант кивнул. Добряков выпил и предложил гостям.

- Спасибо, мы при исполнении, - отказался лейтенант. - Да ты давай…

расскажи!

- Вы ведь спешите. Дел много, - подтрунил Добряков.

- Да ладно ты! У нас их всегда много. Не убегут! А тут… Не каждый день

приходится орденоносцев арестовывать, да? – подмигнул он сержанту.

243

- А я что – арестованный? – спросил Добряков.

- Ну, задержанный, - поправился лейтенант. – Так за что?

- Бойца вынес раненого с поля боя.

- Под пулями, что ли?

- А то! Под пулеметными.

- И не зацепило?

- Бог миловал.

- Засада, что ли?

- Капитальная. Этот боец, радист, пробовал проползти в укромное местечко

за камнями, чтобы запросить подмоги. Так его вместе с рацией чуть ли не в

капусту искрошили. Удивительно, как еще жив остался. Ему потом обе ноги

ампутировали… Ладно, поехали, лейтенант, грустно все это вспоминать.

- Да-а-а-а, - протянул тот. – И как же вы тогда спаслись? Кто помог-то?

- Я же говорю – Бог. Другому некому. Со своими мы так и не связались.

- Не хочешь ты говорить. Вернее, не можешь. Понимаю, - кивнул лейтенант. –

Ну, поехали, - как-то нерадостно вздохнул он.

- Разрешите еще выпить? – кивнул Добряков на бутылку. Он вдруг отчетливо

понял, что вскоре ему предстоят не лучшие жизненные моменты.

- Понимаю, - кивнул лейтенант. – Пей.

Добряков выпил еще полстакана, подождал, пока водка улеглась, отрыгнул, убрал оставшуюся водку в холодильник и протянул руки.

– Уж извини, орденоносец, что без особого шика… - и лейтенант защелкнул

наручник на запястье его правой руки. Второй закрепил на своей левой.

Когда вышли на улицу, уже опускались сумерки.

«Вот и день прошел, - тоскливо подумал Добряков. – Один длинный,

несуразный день. И зачем он вообще был? Зачем надо было проживать его?»

Лейтенант подтолкнул его к милицейской малолитражке с мигалкой наверху.

За руль сел сержант, Добряков с лейтенантом уселись на заднее сиденье.

- Неудобно? – спросил лейтенант. – Ничего, тут недалеко.

244

Добряков и без него знал что недалеко. Новое здание районного отделения

милиции было недавно построено в соседнем квартале и выделялось на фоне

однотипных желтовато-белых жилых домов своим оригинальным колоритом:

три его этажа были окрашены в цвета государственного флага – третий этаж

был белым, второй – синим, третий - красным. В подвальном помещении

отделения, как слышал Добряков, разместили камеры для задержанных. Он

также слышал, что вместо уродливых общих «обезьянников» задержанные

теперь ожидали дальнейшей своей участи в современных, под стать

американским, казематах-одиночках. Камеры, говорили, были просторные:

приличные, в полный рост нары, много свободного места, чтобы поразмять

затекшие ноги, высокие потолки. Правда, света, как во всех таких

помещениях, было недостаточно: на всю камеру было одно-единственное

забранное решеткой окошечко высоко под потолком, которое, впрочем, через

пульт управление регулярно открывалось для проветривания камеры.

«Туда меня, наверное, и сунут, - грустно подумал Добряков. – Вот и будет

возможность оценить прогресс российской пенитенциарной системы!»

Он не ошибся. Дежурный сержант, амбал ростом под потолок, изъял у него

все вещи, которые были при нем: ключи от квартиры, мобильный телефон,

сигареты, зажигалку.

- А покурить нельзя будет? – едва спросил Добряков, как тут же получил от

дежурного сокрушительный удар в солнечное сплетение.

- За… что?... – прохрипел Добряков.

- За излишние вопросы, - грозно рявкнул дежурный. – Что можно будет, тебе

сообщат.

- Когда, осмелюсь спросить? – осторожно поинтересовался Добряков,

держась за живот и морщась от боли.

- С утра, когда ж еще! – лениво зыркнул на него глазами сержант. –

Следователь придет только утром. Так что отдыхай пока, потом такой

возможности тебе уже не дадут!

245

Он втолкнул задержанного в одну из камер, и тяжелая дверь задвинулась,

оставив узника в полутемном помещении.

Добряков осмотрелся. Действительно просторно. Действительно лежак

длинный и широкий. Стены выкрашены не в мрачный, а в приятно-розовый

цвет. Правда, на лежанке никакой подушки, разумеется, нет, но хотя бы

сделано деревянное изголовье, так что можно приноровиться. Под потолком, точно, узенькое окошечко. Оно открыто, и приток свежего вечернего воздуха

особенно ощутим в этом душном пространстве.

Добряков опустился на деревянную лежанку, лег на спину, вытянул ноги.

Приклонил голову на изголовье. Жестко. Сунул под голову руку – уже

получше.

«Ну вот, периодически меняя руки, можно в принципе и ночь тут провести», -

подумал он. Правда, эта мысль не принесла ему ровно никакого облегчения.

Напротив, ощутив минимальный покой, Добряков мог, наконец-то, подумать

о своем теперешнем положении, и думы эти повергли его в дремучее

отчаяние.

Он пробовал осмыслить случившееся, но выветривавшийся хмель въедливо,

до тошноты терзал душу, нервы собрались в один болезненный комок,

трепетали, как струна, и думать было совершенно несподручно.

Скорее, не мысли, а обрывки видений носились перед ним, а уставший от

пьянки мозг реагировал на них чересчур болезненно. Виделся ему Рюмин с

перекошенным от боли лицом, отчетливо звучал его дикий вопль, и тут же

укоризненный голос Сашки-продавца, который, словно бур, вверчивался в

мозг: «Как же так? Я тебе всегда рад, а ты мне бизнес ломаешь! Ломаешь…

Ломаешь…»

Добряков закрыл уши ладонями. Видения и голоса на мгновение исчезли. Но

вместо них что-то неясное, тяжело, и вдвое невыносимое наваливалось на

него сверху, физически давило на грудь, сковывало движения.

Он понимал, что самое главное сейчас, в его положении было обдумать как

следует все случившееся, попытаться найти хоть какую-то возможность не

246

угодить на зону. Что именно такой финал ему предстоит, не предприми он

никаких мер, было несомненным.

Но думать было трудно, ох как трудно, совершенно невозможно! Этому еще

мешала как всегда некстати накатывающая менжа. Он понимал, что ночь ему

предстоит чудовищная, с бессонницей, холодным потом и жутким отчаянием.

«Вот почему отбирают все перед тем, как сюда запихнуть, - мелькнуло у него.

– Чтобы несчастный не нашел ни одной вещи, с помощью которой можно

лишить себя жизни!.. Это, конечно, самая основная причина того шмона, что

устроил мне этот амбал дежурный!.. Ну и, конечно, то, чтобы помучился