Александр Шуваев - Гном. Трилогия

Этим утром, в отличие от прошлых, тихих стартов, на наружных сбрасываемых кронштейнах висели твердотопливные ускорители, всего два из шести возможных. Единственным их отличием от "вкладышей" являлся жаропрочный кожух. А еще, в отличие от прежних стартов, в приспособленных общежитиях неподалеку от специальной ВПП под Астраханью третьи сутки томились в ожидании неведомо - чего избранные представители советской прессы. Прессу иностранную на этот раз не пригласили из-за невозможности предотвратить распространение нежелательной информации в случае неудачи. На нее имелись особые планы в дальнейших полетах.

В пять часов утра двенадцатого сентября 1954 года отечественные акулы пера, гиены фотокамеры и черны вороны кинохроники почувствовали, что долгое ожидание начинает, наконец, окупаться. Внешний вид "Борея" оказался поистине великолепным: с его корпусом длиной в восемьдесят семь метров ставший самым большим летательным аппаратом тяжелее воздуха в истории, корабль имел размеры поистине колоссальные, подавляющие, а обшивка его в свете прожекторов сверкала ослепительной белизной горного снега под полуденным солнцем. А вот сам старт произошел в полном соответствии с духом Страны и Времени, жестко, просто и лапидарно, не имея ни одной черты специально поставленного шоу.

В пять-тридцать утра синхронно вспыхнули первые, "ракетные" слои ускорителей и "вкладышей", тяжелый, ярко-оранжевый дым скрыл неистовое пламя, вырывающееся из дюз, и корабль, напоминающий непомерно вытянутый наконечник стрелы, двинулся по безупречно-гладкой поверхности ВПП. Плавное поначалу, движение это скоро обрело устрашающий напор, тяжеловесную, давящую стремительность, и скоро чудовищная машина уже неслась стремглав, и кто-то, кто-то всегда бывает первым, уже заметил просвет между бетоном и шасси. Послышался крик: "Летит! Летит!" - а потом уже просто крик, не "Ура!" даже, а какое-то "А-а-а!" - сколько хватит голоса.

Звук двигателя со временем менял тон, раскатистый, тяжелый рев, повышаясь, перешел в оглушительный, с трудом переносимый визг. Прошло не так много времени, и с небес донесся страшный, сотрясающий небо и землю, потрясающий сердца удар, когда "Борей" миновал звуковой барьер и начал разгоняться по-настоящему. К этому моменту машина находилась уже слишком далеко от полосы старта, и переход на Первый Основной Режим произошел при одном единственном зрителе. Только пилот сверхзвукового истребителя "БС - 4"* Степан Редюк, - да еще бесстрастный глаз кинокамеры, - видели особое, алмазное сияние призрачного, полностью бездымного пламени, что вырывалось из дюз ОТС теперь. Блеск и цвет почти бесцветному водородному огню придавало некоторое количество атомов одного "переходного" металла, служившего своеобразной основой СКГ, Сверхкритического Гидрида, основного топлива "Борея". Этот момент ощутил и экипаж: они ничего такого не ожидали от запуска нового режима и ошибались. То, что под их ногами бушует мощь, равная мощи стихии, способная смести с лица земли город, чувствовалось очень явственно. Так и подмывает сказать красивую фразу о том, что под их ногами бился буйный поток энергии, только это неправда. Надежно укрощенный, он тек ровно и спокойно, как одна из спокойных, никуда не спешащих, тихих равнинных речек России, вроде Волги, Енисея или Амура. И с неуклонностью этих рек, спокойно и легко возносил до глубины души потрясенных людей в непроглядно черное небо. Сутью Дела, сутью Взлета была именно эта река пламени, и их машина являлась только хрупкой ладьей, плывущей по ее стремнине. Нет: оседлавшей этот поток, как седлают вершины морских волн на своих досках отчаянные островитяне в Тихом Океане. Это пронзительное чувство собственной бренности необычайным образом сливалось с самим Взлетом, составляя с ним единое целое. Пробирало до глубины души как чувством необыкновенного подъема, так и ясным пониманием того, что при малейшем сбое ни от них, ни от корабля не останется даже пара.

Вообще многое, многое в том полете делалось впервые, но чуть ли ни главной новинкой, безусловно, стал успешный маневр в космосе, на орбите, благодаря чему стало возможным столь эффектное возвращение ОТС на ту взлетную полосу, которую она покинула четыре часа назад. Возможно, такое сложное действие и не следовало выполнять уже в первом полете, но начальство уж очень просило уважить. Да и, с другой стороны, все шло настолько штатно, что особых причин откладывать тоже не было: когда-то начинать все равно пришлось бы.

А во время полета, глядя, как под его самолетом проплывают страны, целые континенты и океаны с островами в них, на то, как поворачивается планета Земля, вся, как есть, Амет-хан Султан пел и даже тихонько подвывал от восторга. Ничего подобного за ним не замечалось лет двенадцать, с тех пор, как его "Ла" демоном падал с неба на корабли фашистов и с ревом взмывал вверх, оставляя за собой смерть и пожары. Но сейчас было не то. В этот момент он был на вершине Мира и на вершине своей жизни, и жизнь его была полна, как никогда, и той полнотой, что выпадает немногим, считанным единицам в каждом поколении. Обычным людям не дано испытывать чувств такой силы, будь то счастье или горе, восторг или ненависть, так что не нам его судить. Впрочем, перед посадкой он спокойно, скучным голосом пообещал экипажу, что убьет того, кто проболтается о его поведении. Экипаж, в свою очередь, пообещал молчать. Скорее, все-таки не от страха, а потому что очень хорошо понимал своего командира.

Естественно, имели место положенные торжества и всенародное ликование, но основная череда мероприятий и пресс-конференции для своей и зарубежной прессы последовали через какую-то неделю, после второго старта "космического самолета". Но тут главными героями и, - добавим, - главной сенсацией стали пассажиры, которыми стали согласившиеся на отчаянную экскурсию представители крупнейших информационных агентств мира. При отборе, наряду с добровольным согласием и профессиональной репутацией, дополнительными требованиями стали состояние здоровья и привычка к полетам, но в то время практически во всех странах "летающие корреспонденты" имелись в достатке: слишком немного еще времени прошло после окончания войны.

Сказать, что впечатления, полученные ими за время этих шести витков, были яркими, значит, сказать слишком мало. Уместнее говорить о глубоком потрясении, высоком душевном подъеме, катарсисе, способном навсегда изменить душу. Собственно, лучше всего это видно из самих статей на английском, французском, испанском и португальском, посвященных полету. В статьях, последовавших за полетом, практически каждый из них достиг вершины своего профессионального мастерства, - по крайней мере, так считали сами авторы. Никто из них, даже явные недоброжелатели СССР, даже те, кому поиск негатива прямо заказали, так и не смог врать. Лучшей пропаганды дела социализма, нежели непосредственные впечатления этих очень разных людей, нельзя было придумать даже нарочно.