Анатолий Гончаров - Санкционный смотритель

Пусть теперь ежатся, живые клочья плоти. Жизнь отдельно, герои отдельно. Все формы борьбы за власть полюбовны, все обстоятельства террора принудительны. И новый герой Олег Ляшко уже напрягается телесным низом в революционном порыве к тотальной педофилии. Он еще пошумит, «шаршавое животное», пока не попадет в руки бойцов Коломойского.

Батальоны просят еды. Им с воодушевлением твердят: «Героям - слава!» Воздух снова пахнет подгоревшей яичницей катастрофы, хотя комиссары Госдепа и эмиссары Евросоюза хранили свои яйца в разных корзинах. Где выход? Там же, где и вход. Только платить придется дороже: «В игольчатых, чумных бокалах мы пьем наважденье причин...».

А для истинно русского человека власть - тяжкое бремя ответственности перед Богом и Россией. Едва ли не наказание. Вековые устои самодержавия и православные традиции престолонаследия не сказать, что полностью исключали - они не позволяли опасно развиться авантюрной страсти властолюбия, сопряженной с мировой историей отравлений. Всегда было заранее известно, кто унаследует престол. Наследника потому и воспитывали в духе национальной ответственности за судьбу Отечества. Остальных великих, князей, если таковые имелись, готовили, как правило, к военной карьере.

В силу установившегося порядка российскому самодержцу от рождения и до смерти нечего было желать и не к чему стремиться, кроме как к процветанию Отечества и укреплению государства. При этом вовсе не обязательно иметь семь пядей во лбу. Рядом всегда находились те, которые их составляли.

Александр мечтал укрепить Россию путем демократического реформирования самодержавных институтов, имея в виду прежде всего конституцию. Туда, куда Россия могла в результате прийти, кошерные народовольцы идти не желали, и русский царь был разорван их бомбой, вложенной в руки некошерных. Его сын, Александр, недолго размышляя, отринул парламент и конституцию, ужесточил ограничения для агрессивных гешефтмахеров, восстановил политическое равновесие в стране, урезонил Европу. Укрепив авторитет России, спокойно удил рыбу или пил коньяк с генералом Черевиным. Плевать он хотел на всякие сомнительные союзы, коалиции и соглашения - Россия сама по себе.

Европа могла провалиться в преисподнюю - удочка в руке российского императора не дрогнула бы. Европейские монархи и премьер-министры мучались комплексом неполноценности, но поделать ничего не могли: «Власть отвратительна, как руки брадобрея». В государственном аппарате Александра, как и до него, инородцев имелось множество. Такова была традиция, не им заведенная. В стародавние времена иноземцев приглашали в Россию даже на княжение, хотя это и не укоренилось в традицию. Укоренилось другое: иноземцы становились в России более русскими, чем аборигены. Что-то неуловимое обращало их в русскость, одухотворяя величием и осеняя простотой духовности.

И что-то вполне определенное отторгало местечковых соискателей власти. Брадобреи образца семнадцатого года, посягнувшие на самодержавную индивидуальность России, уверенно полагавшие, что и в их жилах течет царская, а не пастушеская кровь, через четверть века растворились в лагерной пыли.

Сталин? Отнюдь. Это всего лишь образ, средство, коим воспользовалась Природа-Бог во имя восстановления порушенной гармонии самодержавия. И скромно помянула убиенных помазанников своих. Верно, однако, и то, что спустя еще полвека президентов в России стало больше, чем пастухов. Неуемную и неумную тягу к власти соискатель удовлетворяет за счет будущих поколений, пока не перейдет критической отметки, после чего, грубо говоря, следует выбраковка.

Природа-Бог никому не уступает своих прав. Украсть у вечности ничего нельзя. Всю свою цивилизованную историю человечество в лице алхимиков искало эликсир вечной молодости, но добилось лишь того, что яд можно купить в любой аптеке. Точно так же все века и эпохи отмечены стремлением одних жить за счет других, что изначально и породило робкую идею христианского социализма. Раннюю пробу немедленно вывернули наизнанку предприимчивые апостолы вроде Савла-Павла и впрягли в новую колесницу власти, вместе с обделенными прозелитами, определив каждому свое царствие - кому вожделенное земное, а кому выдуманное небесное. Заблудились в итоге и те, и другие, поскольку двигались в одном направлении.

Нобелевский лауреат премии мира не понимает, что даже с таким дипломом, добытым путем политических интриг, ни миром, ни полмиром завладеть невозможно. То, к чему сегодня стремится натурализованный кениец, никогда не достанется ему в чистом виде. Вместе с изменчивой славой он получает неимоверный, неподъемный заряд ненависти, которая очень скоро обратит славу в посмешище, а воображаемый триумф - в очередную американскую трагедию. Вместе с властью приходит неосознанный, страх потерять ее. И чем выше власть, тем мучительнее страх, переходящий порой в безумие как осязаемое предчувствие предстоящей расплаты.

Эверестом обладать невозможно. Понимание этого дается с трудом, хотя насмешливая Природа охотно и часто демонстрирует наглядные примеры. Никто и никогда не говорил: хочу стать властелином Джомолунгмы, владыкой Индийского океана или хотя бы президентом пустыни Гоби. Потенциальным владыкой немедленно заинтересуются психиатры. Но почему-то стремление завоевать полмира, мир - во все века, если и не считалось вполне естественным, то лишь по причине непреодолимых трудностей в его осуществлении. При этом стремление никуда не исчезает.

В казематах Петропавловской крепости ни один властелин из брадобреев не освободится от своих геополитических заблуждений - все спишет на интриги соратников, козни оппозиции и будет строить новые планы триумфального восхождения на Эверест власти. Не постигнувших простых истин Природа-Бог вынимает из плаща еще теплыми и в лучшем случае заставляет грызть мерзлую землю. Щелкунчик-поэт узнал, какая она на вкус и как выглядит небо оптовых смертей в России:

Только там, где твердь светла,

Черно-желтый лоскут злится,

Словно в воздухе струится

Желчь двуглавого орла.

Это не откровение, а поэтическое осознание российского благоденствия: небо здесь всегда было державных тонов, Бог грустным, а орел - злым.

1-3 августа 2014 года

Глава девяносто седьмая

Америка обожает свою ложь. К слову, там она ложью не считается, а существует как насущный закон заполнения духовного вакуума великой американской мечты. Иначе говоря, это укоренившееся стремление растворять свои грехи в общих, а общие списывать на счет остального мира.