Николай Болдырев - Жертвоприношение Андрея Тарковского

65-минутный фильм "Время путешествия", сделанный Гуэррой и Тарковским вместе, был, собственно говоря, своего рода презентацией русского режиссера итальянской публике. Тарковский выступает в приватном ключе, непринужденность его контакта с Тонино в кадре вводит его и зрителя в некую полусновидческую атмосферу странствия в неизвестности Италии. Фильм снят в импрессионистической манере, где тайна монастыря в Равенне и старинного замка с древней мозаикой пола из цветов роз перемежается фрагментами лирических исповедей Андрея и Тонино - на самые разные темы: о доме, земле, стихах, женщинах, замыслах... Разговоры о Брессоне и Бергмане, об утренней влажно-лиловой земле, одинаковой в Тоскане и на Рязанщине... О нежелании жить в большом городе... А втайне и подспудно - о жажде отшельничества и испытания себя верой.

Эмиграционное творчество Тарковского - это прыжок в мистику, и "Ностальгия" есть погружение в атмосферу все-присутствия Инобытия.

- Но что здесь может произойти? - спрашивает в храме перед "Мадонной дель Парто" красавица Эуджения скромного пономаря.

- Все, что ты пожелаешь. Но как минимум тебе надо встать на колени, - отвечает смущенный пономарь.

"- Почему христиане иногда говорят: "Христос - единственный ответ"? - спросил Тарковского как-то Шарль де Брант, будущий председатель парижского Фонда Тарковского.

- Единственное, что у нас действительно есть, - это вера. Вольтер сказал: "Если бы Бога не существовало, его нужно было бы выдумать": и не потому, что он не верил, хотя это и было так. Причина не в этом. Материалисты и позитивисты совершенно неверно истолковали его слова. Вера - это единственное, что может спасти человека. Это мое глубочайшее убеждение. Иначе что бы мы могли совершить? Это та единственная вещь, которая бесспорно есть у человека. Все остальное - несущественно".

Принято считать, будто прыжок в мистику - это лишь "Жертвоприношение". Но это не так. В последнем фильме героя заставляет встать на колени и впервые всерьез молиться лишь ситуация внешнего и чрезвычайнейшего давления - реальность третьей мировой, вошедшая в дом. А в "Ностальгии" - никакого внешнего давления, и в то же время Горчаков находится в процессе непрерывного считывания проблесков иномирного в каждой робкой реалии жизни. Дело даже не в вере, а в реальном знании Андрея Горчакова: каждый атом этого мира - эхо мира иного - и вот герой движется словно в зачарованном сне, но в этом сне - он единственный пробужденный среди спящих. Впрочем, нет, есть еще один проснувшийся - сумасшедший Доменико, знающий нечто, что не может быть выражено и тем самым передано. Ни веру, ни знание (то самое, о котором Тарковский говорил "чем больше мы знаем, тем меньше мы знаем") передать или унаследовать нельзя.

Спрашивают: Тарковского так любили на Западе, почему же складывается впечатление, будто он бежал от этого Запада, по крайней мере в своем кинематографе? Впечатление более чем справедливое. И в "Ностальгии" и в "Жертвоприношении" герои Тарковского устремляются прочь от западных красот, бегут от комфортабельного Запада, как из города мертвых. И это не только художественный образ. Вспомним еще раз. Уже сняв "Ностальгию", мастер писал в дневнике: "Я пропал. В России жить не могу, но и здесь не могу тоже".

Странно, что этих слов никто не услышал. Не услышал сути. Ни в русском опыте, ни в опыте Италии или Швеции Тарковский жить не хотел - не было этого влечения жить. дневниках тех лет непрерывные фиксации плохого самочуствия, усталости, дискомфорта. И дело не только в том, жили с Ларисой как перекати-поле. Сам внутренний стиль был у Тарковского в некотором смысле пережидающий. Словно бы он ждал, что его позовет труба Востока, волшебная даосская флейта, или флейта Кришны, или просторы дзэнских гор*.

* Дневник 1983 года ("Ностальгия" уже снята) пестрит цитатами из индийских древних книг, но особенно из "Бхагавадгиты". Вот некоторые выбранные Тарковским места из Гиты.

"О каком бы состоянии бытия ни помнил человек, оставляя свое тело, этого состояния он и достигнет непременно".

"Тот, кто победил свой ум, уже достиг Верховной души, ибо он обрел умиротворенность".

"Неудачливый йог (йога здесь - духовная дисциплина, конечная цель которой - Просветление. - Н. Б.) после многих и многих лет счастливой жизни на планетах, где обитают праведные существа, рождается в семье добродетельных людей или же в богатой аристократической семье. Или, если он потерпел неудачу после долгих занятий йогой, он рождается в семье трансценденталистов, мудрость которых несомненно велика. Разумеется, такое рождение редко кому достается в этом мире".

Отар Иоселиани так вспоминал свое общение с Тарковским на Западе: "Он постоянно говорил мне, что здесь царит некая примитивность мышления, мелкобуржуазный склад ума, которого он не переносит. Он становился все печальнее и в заключение сказал, что на земле нет рая и что человек рожден, чтобы быть несчастным. С самого начала он осужден на несчастье, страдания и печаль".

"2 июня 1983. Возвратился из Милана. Совсем обессилел. Встречался с Аббадо (по поводу постановки оперы Мусоргского "Борис Годунов" в "Ковент-Гарден". - Н. Б.). Натолкнулся на пару хороших идей. Но я устал, совсем без сил. У нас нет квартиры. Нам нужно работать, принимать какое-то решение. Как-то действовать. Но я ничего не делаю. Чего-то жду".

Уже в 1986-м (то есть на последнем году жизни) его как-то спросили: "Как вы решили проблему своего "я" на Западе?" Тарковский: "Пока никак. Для меня привлекательнее восточная цивилизация с ее обращенностью внутрь человека, желанием раствориться, а не западное стремление агрессивно заявлять о своих чувствах как о чем-то важном. Я не то что завидовал, я всегда испытывал на себе сильное влияние и обаяние восточной культуры, где человек как бы отдавал себя в дар всему сущему. На Западе другая философия - самоутвердиться и обратить на себя внимание. Мне это всегда казалось ужасно раздражающим и очень наивным, животным. Философия Востока всегда действовала на меня магически и с каждым годом притягивает все больше".

А вот последние абзацы "Запечатленного времени": "Как хочется иногда отдохнуть, поверив, отдав, подарив себя концепции, чем-то похожей, ну, скажем, на Веды. Восток ближе к Истине, чем Запад. Но западная цивилизация съела Восток своими материальными претензиями к жизни.

Сравните восточную и западную музыку. Запад кричит: Это я! Смотрите на меня! Послушайте, как я страдаю, как я люблю! Как я несчастлив, как я суетлив! Я! Мое! Мне! Меня!" Восток ни слова о самом себе! Полное растворение в Боге, Природе, Времени. Найти себя во всем! Скрыть в себе все! Таоистская (даосская) музыка, Китай за 600 лет до Рождества Христова..."