Том Уикер - На арене со львами

День за днем Кэти являлась на заседания, садилась где-нибудь в заднем ряду, слушала с поразительной сосредоточенностью, иногда что-то записывала, иногда словно дремала или скучала и в самые драматические, напряженные мгновения выглядела точно так же, как в долгие часы однообразной и скучной рутины. Ее неотступное присутствие, ее внешность и манера держаться невольно привлекали общее внимание, и в конце концов «Лайф» посвятил ей целый разворот с фотоочерком о заседаниях комиссии Андерсона: на фотографии слева Кэти сидела с невозмутимым видом, а вокруг зрители, вскочив на ноги, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, как Хант Андерсон удерживает взбешенного хозяина салатных гряд, который замахнулся на Адама Локлира, рассказывавшего, как этот фермер (некогда сам вышвырнутый из Оклахомы, а ныне владелец двух «кадиллаков» и собственного самолета) привез мексиканских батраков, чтобы сорвать забастовку в долине Салинас. На фотографии справа Кэти со столь же невозмутимым видом сидела в одиночестве среди незанятых кресел, а тем временем какой-то мелкий бюрократ нудно и невнятно объяснял, почему нет федеральных проектов реформы здравоохранения, образования и социального обеспечения для сезонных рабочих. Разумеется, на обеих фотографиях особенно выделялись изумительные ноги Кэти, целомудренно скрещенные под скромной юбкой. Хотя снимки были черно-белые и читатели не видели дымчатой синевы ее глаз, фоторепортерам в обоих случаях удалось схватить своеобразие ее лица в обрамлении темных волос, которые она тогда стригла уже не так коротко, как в то время, когда Морган с ней познакомился. Лицо у нее было правильное, не слишком подвижное, не очень выразительное и даже, пожалуй, чуть кукольное, без каких-либо запоминающихся черт, если не считать твердого, властного подбородка. Но в выражении этого лица всегда ощущался какой-то подъем, словно покой его вот-вот будет нарушен и она засмеется или нахмурится. Все время казалось, что ее настроение сейчас изменится, после чего все станет иным и для всех окружающих. Вот почему все они так ждали ее редких улыбок и так боялись ее нахмуренных бровей, которые она сдвигала еще реже. Это свойство вместе с внутренней сосредоточенностью, которой она окутывалась, словно плащом, неизбежно привлекали к ней внимание, где бы она ни бывала, и выделяли ее среди всех прочих. Улыбалась и хмурилась она не часто, и в ней чудилась внутренняя невозмутимость, спокойное сознание, что бояться можно многого, но сделать почти ничего нельзя.

Как это обычно бывает в кровопролитном мире журнализма, фотографии в «Лайф» положили начало цепной реакции: Хант и Кэти Андерсон оказались в центре газетной шумихи.

— А это, как вы знаете лучше меня,— сказал Хант Моргану,— случается, только если кто-то возьмет редактора за горло и внушит ему эту мысль. А уж тогда, хочешь не хочешь, тебя фотографируют миллион раз и задают тысячу идиотских вопросов. Наверное, тут есть некий смысл, конечно, в зависимости от цели, которую преследуешь. Но все-таки странно, насколько обретение «политического лица» близко в оголтелой саморекламе. Меня несколько пугает необходимость, требующая, чтоб человек прямо-таки захлебывался от похвал самому себе или же отказался от мысли чего-нибудь добиться.

Журнал «Лук» также поместил фотоочерк о заседании комиссии, поместив несколько снимков Ханта и Кэти «в домашней обстановке». «Тайм» опубликовал заметку о том, как Кэти оказалась в маршрутном такси вместе с человеком, который даже не подозревал, что эта красивая дама — жена того самого сенатора, который только что спросил его напрямик о сумме федеральной субсидии (около ста тысяч долларов), выделяемой его хлопковой ферме (где рабочие получали меньше пятидесяти центов в час).

В утренней телевизионной передаче Кэти со знанием дела рассказала о тяжелом положении сезонных сельскохозяйственных рабочих и о том, как ее муж думает это положение облегчить, а главное — помочь детям. В ответ на очередную пошлость элегантной дуры, которая ее интервьюировала, она сказала, что «голодают они потому, что им платят мало и при этом еще недоплачивают. По меньшей мере глупо утверждать, будто нам следует учить их, как экономно расходовать деньги. Это они и сами прекрасно знают». Впоследствии эти ее слова неоднократно цитировались. Все это (в том числе заметка в «Ивнинг стар» о данных ею рецептах южной кухни и статья в «Макколл» о сенаторских женах, среди которых ей было отведено видное место) привнесло определенный интерес — «оттенок женственности», как мог бы выразиться какой-нибудь редактор,— в материал, который иначе был бы либо слишком сухим и перегруженным цифрами, либо невыразимо скучным.

Морган указал вправо, и Данн, притормозив, свернул под уклон, на шоссе, от которого чуть подальше ответвлялась дорога, ведущая к дому Андерсонов.

— Вы разговаривали с Кэти? — спросил Данн.

— Всего несколько минут.

— Она очень скорбит?

Морган не нашел, что ответить. Он не знал, что именно известно Данну о Кэти и Ханте и насколько Кэти хотела бы посвящать его в свою жизнь. Затем он сообразил, что скрывать это не имеет смысла — Данн сразу все поймет, едва они приедут.

— Не более, чем можно было бы ожидать,— сказал он.

Данн только плотнее сжал губы, и Морган не мог решить, открыл он ему что-то новое или же нет. Все зависит от того, думал он, попал ли Данн хоть раз в раскаленное кольцо внимания Кэти — не как политический босс, а как мужчина.

Но интерес к Кэти все-таки не шел ни в какое сравнение с тем, как пресса и телевидение по всей стране начали «подавать» Ханта Андерсона по мере того, как работа комиссии продолжалась. От заседания к заседанию Андерсон готовил завершающий удар — тот миг, когда в ходе расследования будет назван Поль Хинмен. И тут, как позже узнал Морган, вклад Кэти (чей опыт политической жены непрерывно приумножался) был особенно велик. Каждый день, сосредоточенно вслушиваясь в однообразный перечень мрачных фактов, она научилась оценивать форму их изложения, став символическим воплощением публики, и на ней Андерсон мог проверять воздействие новых идей и приемов. Теперь они имели обыкновение каждый вечер подробно обсуждать события дня и оценивать, чего он добился, с позиции публики, среди которой сидела она. Далее они обсуждали, какой стратегический маневр применить на очередном заседании и общее положение дел. Эти их ежевечерние конференции — на которых порой присутствовал Морган, порой — Мэтт или Адам, а порой и все трое, но говорили только Хант и Кэти — вошли в обычай. Кэти замечала пробелы и противоречия в показаниях не только благодаря своему опыту, но и потому, что, слушая, ставила себя на место непосвященных.