Admin - i 77717a20ea2cf885

- Всё? - спрашивает. - Больше ничего не нужно?

- Всё, в тепле к утру упреет.

- Ты ж городская, - говорит Ян вроде бы невпопад. - И руки-то у тебя... Что смотришь? Белые ручки-то, не в мозолях, к работе тяжёлой непривычны. Откуда про печь-то знаешь?

Это мне как похвалу понимать, что ли?

- Я, когда маленькой была, часто у бабушки гостила, так у неё такая же печка была, разве что поменьше. Вот и насмотрелась, и кое-что и запомнила.

Ян с каким-то удовлетворением кивает.

- Из нашенских ты всё-таки. Не зря Гала тебя сюда привела. - Он снимает с пояса полотенце, которым, должно быть, подпоясывался вместо фартука, пока мыл посуду. - Раз ничего не нужно - пошёл я. Доброй ночи, Ванесса.

- И тебе доброй ночи, Ян. Спасибо.

Для него день, наконец, закончен, пора и мне на покой.

Но долго я ещё сижу на подоконнике, вглядываясь в ночь и думая горькие думы. И сон, который, наконец, меня смаривает, приносит не облегчение, не отдых, а лишь тоску.

***

А потом я просыпаюсь, неожиданно, как будто кто-то тряханул меня за плечо. Полная луна заглядывает в окошко и в комнате светло на удивление, я даже могу сосчитать петли на вязаном покрывале. Нора похрапывает на коврике, а я и не помню, когда она успела просочиться? Тяжко мне, душно. Потираю виски, уж очень в них стучит - и вдруг обращаю внимание на свои руки. В лунном свете кисти бледные, с голубизной, как у какого-то умертвия. Такие же, только с побелевшими лунками ногтей, были у девочки, побывавшей в пасти раптора, и бесполезно было пытаться нащупать на них пульс.

Меня вдруг заливает волной лунного сияния, и вот уже я вся - такого же синюшного оттенка, я чувствую, как леденеют от недостатка крови лицо, кончики пальцев, ступни. Хорошее воображение играет со мной скверную шутку: мне уже кажется, что это у меня самой вспорота клыками грудь, прокушены лёгкие, просто я в шоковом состоянии и потому не чувствую пока боли, но вот-вот начну захлёбываться собственной кровью, булькать и хрипеть, как та девочка, совсем не похожая на Соньку. В сознании вдруг соединяются две действительности. Тело будто зажато в тисках, словно это я вишу куклой в пасти ящера. Мир ужат до размера этих челюстей. Последнее смыкание - и смерть.

Иллюзия настолько совершенна, что я едва успеваю зажать рот руками, сдерживая крик и, скукожившись, глушу его в подушке. Только сейчас я понимаю, как близко ко мне подошла Смерть. Она только выжидает, она держит паузу, уверенная, что я никуда не денусь...

Только что я готова была орать от призрачной боли, что уж говорить о настоящей? Я не пройду Сороковник. Не смогу. Спекусь при первой же опасности, даже не поняв, случайная она или квестовая, и не вернусь домой, и девочки останутся сиротами... Не сдержавшись, всхлипываю. Долго этот плач во мне накапливался - и, наконец, прорвался. Я рыдаю до икоты и, тщетно пытаясь остановиться, прикусываю угол подушки. Встревоженная Нора скулит и пару раз гавкает.

И случается то, чего мне никак не хочется: в дверь стучат, и, не дожидаясь ответа, входят. Я спешно прячу зареванное лицо в подушку. Судя по тяжкой поступи, это Васюта. Он подсовывает мне под щеку полотенце, подсаживается рядом, приминая перину, гладит мне затылок, плечи.

- Плачь, - говорит просто. - Не держи в себе. Мужики и то орут, так их порой ломает. Плачь, легче будет.

И, словно нужно было его разрешение, я отпускаю себя. До ломоты в висках, до заложенного носа. Скоро становится легче. Отсмаркиваюсь и стыдливо сую под подушку мокрое полотенце.

- Иди-ка ты умойся, - советует Васюта. - А я чайник поставлю. Посидим, поговорим. Да не прячься, что я, баб зарёванных не видел? Иди-иди... - И сам встаёт, чтобы дать мне подняться.

В ванной комнате долго умываюсь холодной водой, но чувствую, что глаза всё равно опухшие. Плевать. Кое-как приглаживаю волосы. Потом спохватываюсь, что из одежды на мне - длинная рубаха, а под ней, кроме меня, почти ничего и нет, стыд-то какой... Осторожно выглядываю. Пока Васюта зажигает свечу и ставит на стол у окна, мышкой проскальзываю к себе.

Беседовать ни о чём не хочется, но одной страшно. Что за притча? Я, вроде бы, уснула нормально, а тут вдруг накатило... На столе мерцают две больших свечи, меня ждёт горячий, чуть ли не кипяток, чай. Стараясь не глядеть на Васюту, беру чашку, обжигаюсь и поспешно ставлю назад.

- Ишь, нежная какая. - Васюта не насмехается, просто констатирует. - Домашняя, мягкая. Одно слово - лапушка.

Уши мои загораются.

- Такой не броньку носить, - продолжает он, - а сарафаны да платья, да платки узорчатые, да пряниками её кормить. А ей вместо пряника - засапожник. Да ещё учить, как с ним работать. Страшно?

- Страшно, - признаюсь.

- Все боятся. И стыдного в этом нет. Только одни хорохорятся да на рожон лезут, тем сразу рога отшибают. А видел я вроде тебя, - он вертит чашку, в его лапищах та смотрится напёрстком. - Баб, правда, не было. Но вьюноши встречались, да и мужи твоих лет, сами хлипкие на вид, пальцем ткнёшь - уже помирают. Ну, думаешь, хорошо, если быстро такой отмучается...

- И что? - мне кажется, что разговор ведётся не просто так.

- И то. Кого-то... - он делает выразительный жест большим пальцем по горлу, - а кто-то, глядишь, и выжил. И откуда чего берётся! Брыкается, так за жизнь свою боится, что со страху-то и жив остаётся. Так что, лапушка, бояться можно. Главное при этом - головы не терять.

Я молчу.

- Смотрю на тебя и думаю, что ты из тех, слабеньких, да удаленьких. Вроде и вежлива, и терпелива, а стержень в тебе есть. Давеча могла спокойно в дому отсидеться, так нет, за мной побежала, за парня новенького просить. Семеро мужиков во дворе, небось, как-нибудь сами управились бы. Почему не ушла, не спряталась?

Угибаюсь к чашке.

- Я ведь неспроста тебе его показал, - говорит Васюта, - чтоб ты видела, как он уходит. Ты это помни, даже если худо совсем придётся. Умирать страшно, больно, но ты потом дома окажешься.

А мне вспоминаются слова Галы: "Я свой Сороковник прошла. Потому что умереть хотела". Изящная, тонкая, хрупкая. Несгибаемая. Пёрла на рожон, а ведь, поди, тряслась, как и я.

- Дома окажусь...А Финал? - спохватываюсь. - В Финале уж... навсегда.

Не могу сказать "погибну".

- А до Финала ты, Ванечка, совсем другой дойдёшь, - спокойно говорит Васюта. - Ты и так уже другая. С каждым квестом человек сильнее становится.

Я... как-то не чувствую себя другой. Вздыхаю. Делаю глоток - и чай растекается огнём по жилам, изгоняя остатки ночного кошмара.

- У тебя в семье воевал кто-нибудь? - неожиданно спрашивает Васюта.

- Деды

- Оба живые пришли?

- Оба. Правда, один без руки, другой без лёгкого, но вернулись

- Видишь, вернулись. Сказывала Гала о вашей войне. Думаешь, там легче было? Четыре-то года?

Задумавшись, я отставляю чашку.