Admin - i 77717a20ea2cf885

Закончила, полюбовалась, задумалась... А глаза уже слипаются. И сомлела.

Васюта меня разбудил. Попытался шкатулку из-под щеки вытащить - я и прочухалась.

- Рубец остался, - говорит он, растирая мне щёку. - Смотреть надо, куда ложишься. Ты почему вообще здесь? Время-то за полночь.

А, это он, наконец, гостей своих выпроводил... или проводил... Что-то мысли путаются.

- Васенька, - говорю виновато, спросонья, должно. А что сказать дальше - не знаю. И протягиваю рубаху эту несчастную. Не бегать же мне, в самом деле, по мужским горницам втихаря, под подушки подарки прятать; лучше сразу отдам.

Он оглаживает моё шитьё, смотрит задумчиво и грустно.

- Или понадобится? - спрашивает. - Чуешь что? К чему мне Валькирия, когда Ратиборец есть?

- Одного будет мало, - говорю, будто кто меня за язык дёргает. - Ратиборец - огненный, а Валькирия - ледяная, вдвоём тебя уберегут, когда трудно будет. Может, меня вспомнишь добрым словом.

Ой, сейчас опять зареву. Пойду-ка я.

- Да погоди, - он меня перехватывает, - что ж ты убегаешь от меня всё время, лапушка...

И притягивает к себе, и обнимает ласково.

- Ой, - вспоминаю я и отстраняюсь. - Васюта, ты прости... Но ты бы мне хоть платье расстегнул. Не думай ничего плохого, просто у меня не получается, я уж сколько раз пыталась. Не Яна же мне просить? Сам понимаешь...

Он молча заходит мне за спину. Пуговки махонькие, на тоненьких ножках, пока это их Васюта своими борцовскими пальцами подцепит... И как-то он не особо торопится. Я, не сдержавшись, зеваю.

- Готово. - Его голос неожиданно суров. - Сама дойдёшь, что ли? Как есть непутёвая... Или донести?

Донести, чуть не срывается у меня. От того, что я до сих пор в каком-то дурном состоянии полусна-полубодрствования, в голову приходит невесть что. Васюта, приобняв, провожает до светлицы. На пороге сурово спрашивает:

- Эй! А должок?

Да? А я ему что-то должна?

Пока ворошу память, тупо пытаясь сообразить, в чём это я провинилась, он неожиданно берёт меня за подбородок. Я чувствую его дыхание, щекотку от бороды и ... жёсткие губы.

У меня вдруг слабеют ноги.

Чтобы не упасть... конечно, только чтобы не упасть, я обхватываю его за могучую шею. Васенька, ты что это? И понимаю, что говорю вслух.

- А я что? - грустно отвечает он. - Люба ты мне. Могла бы и догадаться, лапушка.

Остатки сонной одури с меня слетают окончательно, и только сейчас до меня потихонечку доходит, что, собственно говоря, творится. Время позднее. Я - на пороге спальни, не одна, между прочим. И в этом самом, расстёгнутом во всю спину платье, заспанная, чудная и беззащитная.

И остатками ума соображаю, что не домогнётся ведь. Не просто так он на порожке застрял. Как я сейчас решу, так и будет.

Немеющей от страха рукой толкаю дверь светёлки.

- Заходи. Разберёмся, кто кому должен.

Он склоняется к моему уху.

- Ваничка, лапушка, я ж не просто так зайду. Я ж... навсегда зайду. Не пожалеешь?

И это "навсегда" меня добивает.

- Мне, можно сказать, каждый час дорог, - говорю сурово, - а ты тут упираешься. Заходи, кому сказано!

Платье само сползает под его взором. Остывшая постель холодит спину. На губах моих - вкус полыни и зверобоя.

- Всё у тебя будет хорошо, - шепчет он. - Только верь мне, Ваничка...Медовая моя...

- Вася, - отвечаю, в какой-то момент опомнившись и не веря в происходящее, - ну, на кой я тебе сдалась? Не девочка уже, и непутёвая, сам говоришь...

- И высокоумная больно, - подхватывает он. И на ушко добавляет: - Желанная ты. Поняла?

Это как же меня угораздило? Даже луна в окошке надо мной смеётся. До самого утра смеётся.

...Розовеют в рассвете потолочные балки. Васюта любовно перебирает пальчики на моей руке, целует каждый. Душа моя поёт и трепещет.

Рассеянно обвожу взором комнату - и в изумлении обнаруживаю на полу изумрудно-серебристую груду. Да что же это такое! Я из-за этого платья, можно сказать, кусочек женского счастья ухватила, а оно тут, бедное, валяется? Право же, оно того не заслужило. Подтягиваю с пола "счастливый" наряд, встряхиваю, разглаживаю: сейчас отправлю в укладку, на отдых...

- Васечка, - говорю озадаченно, - а это что ж такое, голубь мой?

В обоих плечевых швах скрываются потайные крючочки. Заметь я их сразу, и не пришлось бы мне дважды смущаться, можно было бы спокойно натянуть и стянуть платье через голову. Это почему же я сразу не заметила? А Васюта - неужто своим острым глазом не углядел? Впрочем, ему-то откуда знать, разве мужчины такими деталями интересуются... Но, глянув в его смеющиеся глаза, поняла: об этой конкретной детали он знает.

- Вы что же, - говорю с угрозой, - сговорились? То-то эта аферистка вокруг меня вчера так увивалась... Ах, вы... вы...

И не так обидно, что с пуговичками накололи, это ладно, может, без этих расстёгиваний я и не решилась бы Васюту к себе затащить; обидно, что меня опять втихую провели.

Я хватаю подушку.

Васюта даже не уворачивается. Мол, бей, бей меня, голубка, как есть виноват! Бей сильнее! Оп, а подушку-то я отобрал, не отнимешь, лапушка! У меня даже руки опускаются.

- И-и-извращенцы, - от злости я заикаюсь. - И-и-зверги... И-и...

- Ироды, - доносится глухо из-под подушки

- Ироды! - машинально повторяю. И взвиваюсь: - Не смей мне подсказывать!

Он выглядывает одним хитрым глазом.

- Ла-апушка, - шепчет ласково. - Побила, пошумела, и хватит! Скажи лучше, чем вину загладить? Всё сделаю!

Облапил, притянул к себе. Уложил на плечо.

- Разве плохо тебе со мной?

Хорошо. Но я ж не признаюсь ни за что!

Он целует меня в макушку. Возражать не хочется. Говорить не хочется. Так я и засыпаю, наконец, под стук его большого сердца.

Глава 8

Если уж не задастся день, так с самого начала, вяло думаю я, собирая осколки разбитой тарелки. Это уже вторая за утро. И не то чтобы целенаправленно бью, нет, одну локтём случайно зацепила, другая из рук выскользнула - пальцы вдруг ослабли.

И такие минуты слабости накатывают через каждые пять-десять минут. Словно во мне, как в детской игрушке, кончается завод, а потом кто-то невидимый, сжалившись, повернёт ключик - и я трюхаю себе потихоньку дальше, до следующей остановки. Странное ощущение полусна-полубреда, сыгравшее со мной вчера злую шутку, нет-нет, да вернётся, и уж тогда мне становится совсем худо.

Янек, видя такое дело, оттесняет меня от печи и сам достаёт горшок с упаренной пшёнкой. И правильно, а то ведь точно, опрокинула бы, и остались бы мужички без завтрака. Я упускаю момент, когда присела за стол, ловлю себя только на том, что вяло ковыряюсь ложкой в каше, а есть что-то не хочется. Поднимаю голову - и встречаю обеспокоенный взгляд Васюты.

- Да ты здорова ли? - спрашивает он. Ему-то самому бессонница нипочём: встал легко, как будто не полчаса сна урвал, а полноценную ночь, и копьём успел намахаться, и Яна пуще прежнего нагрузил, даже Хорса по двору погонял - и свеж, и бодр. А я почему-то как варёная.