Евгений Введенский - Либерия

— ... ты уедешь, а мы что делать будем? — закончил он свою речь и вопросительно посмотрел на меня.

— Я же не насовсем уеду! Заработаю денег и вернусь. Альбом наконец-то запишем.

Миша пару минут задумчиво смотрел перед собой, потом вздохнул и тихо сказал:

— А давай сейчас вместе вниз спрыгнем, ты — и я.

Это было такое неожиданное и поэтическое предложение, что у меня слезы навернулись на глаза.

Самоубийство... Нет, ставить точку в своей жизни мне пока еще не хотелось.

— Не спеши умирать, дружище! — сказал я, вставая. — Мы еще нужны этой стране.

Миша кивнул, перебросил ноги через парапет и хотел встать, но потерял равновесие и на мгновение завис на ветру, тщетно борясь с прожорливой черной пропастью за своей спиной. Я попытался схватить его за руку, но промахнулся; сильный порыв ветра толкнул Мишу в грудь, и он камнем полетел вниз.

Мне вдруг стало очень холодно. Я смотрел на бесконечное темное пространство перед собой и пытался вдохнуть, но у меня ничего не получалось.

В этот момент я услышал где-то неподалеку Мишин голос:

— Что за хуйня? Где это я?

Я шагнул к краю и посмотрел вниз.

Миша лежал на балконе пятнадцатого этажа, распластавшись на ворохе пыльных ковров и старых газет, и недоуменно почесывал голову.

*******

Что происходило со мной в последующие несколько часов, покрыто тайной — за исключением нескольких коротких эпизодов.

Помню, как сидел рядом с бородатым бомжом. Мы пили водку из бутылки, и я пел ему свои песни, пытаясь донести до него смысл и дух своего творчества. Бомж внимательно слушал, вытирал губы рукавом и давал советы:

— Глубже надо. И шире. Понимаешь?

Он поворачивался и пристально смотрел мне в глаза. Я кивал. Я понимал! Конечно, надо иначе, надо проще, глубже и одновременно шире! Совсем по-другому надо. Как же я раньше этого не чувствовал? Тонкая, невидимая грань отделяла мое творчество от настоящей глубины и правды. Все мои песни — ложь, позерство, кривляние и ничего больше. У меня в глазах стояли слезы. Нужно все зачеркнуть, стереть, уничтожить и начать снова — как молодое дерево свободно растет на согретой солнцем поляне.

Помню еще, как я лежал на газоне, где-то рядом ходили торопливые поздние ноги, а я истошно кричал в темное небо, брызжущее на меня холодными каплями дождя:

— Боже! Ты меня слышишь?

*******

Я проснулся ранним утром. Я лежал на земле, прижавшись щекой к мокрой траве. Зубы стучали от холода, а из носа текла какая-то слизь. Рассветный сумрак окутывал серый бульвар; ветер шевелил вчерашний мусор, рассыпанный по дорожкам. В деревьях пели птички, а где-то далеко вверху проплывали обрывки облаков.

Я перевернулся на живот и медленно сел, затем сжал голову руками и некоторое время оставался неподвижным, плавно покачиваясь из стороны в сторону. Потом ухватился руками за литую чугунную решетку и встал на колени. Затем понемногу поднялся в полный рост. Трясущимися руками я нащупал во внутреннем кармане сигареты и зажигалку; закурил. В пачке сигарет лежала сложенная вчетверо бумажка; развернув ее, я увидел написанное шариковой ручкой загадочное словосочетание "Металл Либерия Корпорейшн" и длинный телефонный номер с диковинным кодом "+231". Больше у меня в карманах ничего не нашлось — кошелек, мобильник и ключи от дома исчезли. С некоторым облегчением я обнаружил в заднем кармане джинсов свой паспорт, мятый и влажный; видимо, уходя из общаги, я каким-то чудом не забыл забрать его у вахтера.

Мой организм чувствовал себя ужасно: меня сильно мутило, перед глазами все плыло, ноги подкашивались, а руки дрожали так, что я с трудом попадал сигаретой в рот.

Зато мой разум был совершенно чист и ясен. Я как будто поднялся над своей жизнью, над собой, над своим городом и страной и увидел все это сразу, не покрытое туманом иллюзий и страстей — увидел все именно таким, какое оно есть.

Я — глупый, бесполезный, испорченный городской ребенок. Просто малюсенький червячок, слепой и слабый, который пожирает землю и тут же ее выталкивает с другой стороны. Я — даже меньше букашки. Я — крошечная тля. Вся моя деятельность, амбиции и мнимые успехи — это всего лишь какое-то длинное недоразумение.

А другие? Разве в их жизнях есть хоть какой-то смысл? Наш мир — это сплошное предательство той искры света, которая дана нам свыше. Мы сидим в казино, бросаем фишки на нарисованные на столе квадратики и смотрим, как шарик прыгает по барабану. И произносим пустые слова — эти тусклые тени реальности. Макеты будущих зданий, внутри которых — только пустота. И за ними — абсолютная пустота. И сами они — тоже пустота.

Я почувствовал такую всеохватную скорбь и такое оглушительное одиночество, что почти расплакался. Тьфу ты! В данной ситуации самым отвратительным и нелепым с моей стороны было бы лить пьяные слезы по поводу бесцельно потраченного времени и подорванного алкоголем здоровья. Нет, мужчина в состоянии бодуна должен проявлять особую твердость духа! Поэтому я изо всех сил укусил себя за руку и, жалобно поскуливая, огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Неподвижные темные дома равнодушно смотрели на меня пустыми глазницами. Щуплые городские деревья смиренно покачивались на промозглом ветру. Птички прыгали с ветки на ветку в поисках жучков и червячков.

Привычный серый мир, такой основательный и надежный! Асфальтовые дорожки, газончики, заборчики... Минск. Это слово звучало у меня в ушах как приговор и в этот момент казалось каким-то особенно окончательным и скорбным. Город-призрак, который столько раз растворялся во времени, по улицам которого бродят в тумане печальные тени бесследно сгинувших людей. Город-некрополь, где почитают только мертвецов, где памятники ставят только жертвам войн и несчастных случаев. Город, который высасывает тебя, давит на тебя бетонной плитой, хоронит тебя заживо. Город, где так явственно и жутко чувствуешь, как каждую секунду бесполезно истекает отпущенное тебе время.

Я медленно пошел вдоль забора, сотрясаясь от отчаяния и одиночества. Мне было необходимо увидеть хоть какое-нибудь живое существо. В данный момент я был бы рад даже встрече с собакой...

Казалось, я плелся вдоль этого бесконечного чугунного ограждения уже целую вечность, когда вдали послышались быстрые гулкие шаги и громкое дыхание. Навстречу бежала девушка в спортивном костюме. Я радостно замахал руками, умоляя ее остановиться. Она остановилась в нескольких метрах от меня и вынула из ушей наушники.

— Скажите, п-пожалуйста, — с трудом выговорил я, — который час?

— Седьмой, — ответила она, с опаской меня разглядывая.

Я смотрел на нее и пытался придумать, что еще сказать.

— А... куда вы бежите в такую рань? — спросил я довольно-таки развязным тоном, предательски покачиваясь из стороны в сторону.