Евгений Введенский - Либерия

Девушка неприязненно посмотрела на меня, ничего не ответила и попыталась пробежать мимо.

Я преградил ей дорогу:

— Подождите, пожалуйста!

— Что вам нужно? — раздраженно и немного испуганно спросила она, отступая назад.

Я представил, какое жалкое зрелище я собой сейчас представляю, и мне стало стыдно.

— У меня к вам только одна просьба! Дайте позвонить с вашего телефона. Один звонок. Пожалуйста.

Девушка вздохнула, достала из кармана мобильник и протянула мне. Я ненадолго задумался, гладя подушечкой большого пальца теплые кнопки и стараясь не дышать перегаром в сторону своей спасительницы. У меня всегда была плохая память на любые номера, включая телефонные. Единственным номером, который удалось вспомнить в этот момент, был Мишин — потому что он частично совпадал с датой выхода моего любимого альбома The Doors.

— Але-але... И хто это там в такое время мне трезвонит? — пробубнил в трубку мой приятель, даже сквозь сон продолжая разговаривать в своей дурашливой манере.

— Привет, это я... Представляешь, я на улице, на земле проснулся, замерз очень... По ходу, я мобилу потерял. И кошелек, и ключи от дома... Я к тебе погреться зайду, окей?

— Чувак, ты только свое имя не называй, — тревожно зашептал Миша, мигом проснувшись и посерьезнев. — Тебя везде ищут, всю общагу перерыли, наших корешей допрашивали. Мне повезло — я у девчонок отсиделся...

— Мишаня, ты чего, так шутишь? — озадаченно отозвался я.

— Помнишь лысого, с которым ты вчера в том заведении "познакомился"? Так вот, он теперь в реанимации лежит, с переломом черепа. Он, кстати, ментом оказался. Вроде майор или даже полковник... Они за тем столиком все были из органов — отмечали что-то. Теперь тебя ищут как анархиста-террориста, организатора нападения на сотрудников милиции. Они уже и дома у тебя были: забрали твой ноутбук, вещи какие-то... Мне твои предки звонили... Короче, мой тебе совет: делай ноги, прямо сейчас... Да, еще... Алло, ты меня слышишь?

— Да, — ответил я упавшим голосом.

— На этот номер больше не звони! — сказал Миша и повесил трубку.

ГЛАВА 2

Я парил в бескрайнем, лучезарном пространстве. Вокруг, сколько хватало взгляда, не было совсем ничего. И я не чувствовал ничего — ни боли, ни желаний. Я просто был — здесь и сейчас. Открывая и закрывая глаза, я видел то же самое, потому что этот свет и свобода были повсюду: снаружи и внутри. "Господи, как прекрасно быть совсем одному, — думал я. — Никогда не видеть никого и ничего. Пожалуйста, забери у меня все и ничего не давай взамен!"

Тут меня сильно тряхнуло, потом еще раз... Я ударился головой о что-то железное и снова оказался в своем теле. Многие его части болели. Я с трудом открыл глаза и огляделся.

Кроме меня в полупустом салоне самолета находилось несколько десятков африканцев. Многие летели семьями: дети с криками бегали по проходам между креслами, родители громко общались друг с другом. Лиц было не разобрать; лишь белки глаз блестели в полумраке, да темная кожа поблескивала в тусклом свете лампочек.

Некоторое время я тупо разглядывал эту картинку, полагая, что попал из одного сна в другой. Потом в памяти одна за другой стали всплывать сцены последних дней: драка в баре, пьянка в общаге, телефонный разговор с Мишей... Как я добирался на попутках из Минска в Москву, как оттуда позвонил в Либерию и как прыгал от радости, услышав, что меня готовы взять на работу. Как в ожидании, пока мне сделают визу и пришлют билет на самолет, я несколько дней без передышки бухал с приятелями, у которых жил в Москве. Как я трясся от страха в Домодедово, готовый к тому, что меня возьмут под руки и поведут в отделение. И как на радостях напился в брюссельском аэропорту (где у меня была пересадка) — когда понял, что вырвался уже наверняка.

Был ранний вечер, а самолет до Либерии вылетал только следующим утром. На последние деньги я купил в Duty Free самую дешевую бутылку виски; сэндвич на закусон пришлось украсть в соседнем кафе.

Расправившись с виски за каких-то полчаса, я от нечего делать стал слоняться по вечернему аэропорту, наблюдая за тем, как магазины один за другим опускали роллеты. Я пытался позвонить друзьям из телефона-автомата на втором этаже, но он только жрал монетки и что-то говорил по-французски; чтобы хоть частично компенсировать моральный ущерб, я оторвал телефонную трубку и швырнул ее в ближайшую урну. В интернет-кафе я безуспешно пытался угадать платный код доступа, а когда мне это надоело — решил пойти погулять по вечернему Брюсселю. Из аэропорта меня не выпустили по причине отсутствия визы; разозлившись, я пытался подраться с сотрудником паспортного контроля. В процессе задержания, поскольку я оказывал активное сопротивление охранникам, моя куртка как-то незаметно разорвалась пополам. Ночь я провел, ворочаясь на железной койке в крошечной камере. Утром меня в наручниках провели к трапу самолета.

И вот теперь я в тупом оцепенении сидел у иллюминатора, наблюдая за мелким дрожанием пенопластового крыла на фоне густых белых облаков. Я начал трезветь — впервые за несколько дней, — и мое отчаянное положение предстало передо мной с такой наглядностью, что по спине побежал предательский трусливый холодок.

У меня не было ни копейки. Из личных вещей была только одежда на мне (рубашка, джинсы, кроссовки), а также паспорт и ксерокопия либерийской визы. Я бы мог попробовать утешиться тем, что "если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день", но сигареты и зажигалку у меня изъяли во время ареста. Я направлялся в какую-то непонятную африканскую страну, про которую почти ничего не знал... Я ведь всю жизнь жил в Минске. Даже на самолете ни разу не летал. Черт возьми, что происходит?

И все это — из-за той злополучной драки в баре... Всего на какую-то минуту отключился самоконтроль — и вот результат. "И почему я тогда не сдержался? Герой хуев!" — говорил я себе, мучаясь запоздалым раскаянием.

Самолет сильно тряхнуло; я подпрыгнул в воздухе, на долю секунды зависнув над своим креслом. "Как такая фигня называется? Турбулентность, что ли?" — пронеслось у меня в голове, и почему-то это слово показалось мне таким отвратительным, что я почувствовал сильный приступ тошноты. Вскочив с места, я стал шарить глазами по сторонам в поисках туалета, изо всех сил стараясь сдержать рвоту. Соседи молча наблюдали за моими судорожными телодвижениями; их лица казались мне совершенно неподвижными, как будто высеченными из камня. В этот момент рвотные массы вдруг оказались у меня во рту; вытаращив глаза, я наугад зашагал по проходу между креслами, маша руками и отчаянно мыча.

Самолет снова подпрыгнул; я с грохотом повалился на колени и стал мучительно, надрывно блевать на пол. Сквозь слезы, снизу вверх, я смотрел на попутчиков, пытаясь жестами показать, что извиняюсь и не возражаю против какой-нибудь помощи; те только сочувственно качали головами. "Ха! По ходу, я и тут придурок номер один", — подумал я с некоторым удовлетворением, вытирая губы рукавом рубашки.