Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I

Начальник полиции проявляет полнейшее самоуправство и по отношению к полицейским шпионам, обвиняемым в нарушении закона или в подаче неверных донесений; но что касается этого сорта людей, то это столь подлая и низкая порода, что вполне естественно, что власть, которой они себя продали, проявляет по отношению к ним самый безграничный деспотизм.

Иначе обстоит дело с теми, кого арестовывают именем полиции; возможно, что они и совершили какие-нибудь мелкие проступки; возможно также, что они имеют врагов среди множества полицейских, шпионов и сыщиков, которым обычно верят на слово. Зоркость судьи легко может быть введена в заблуждение, и следовало бы подвергать более строгой проверке наказания, назначаемые в подобных случаях. Бисетр же поглощает множество людей, которые там только еще больше развращаются и выходят оттуда более озлобленными, чем вошли. Униженные в собственных глазах, они бросаются в еще больший разврат.

Повторяю, что в этой отрасли законодательства у нас царит страшный хаос, похожий на тот, что существует в законах, касающихся арестов неимущих граждан. Но никто и не помышляет об исправлении этих законов, сложившихся на глазах судебного ведомства, хотя никто не может установить их законность и никому неизвестно, как они возникли и кем утверждены.

Временами деятельность полиции невероятно ослабевает, и только после каких-нибудь особенно громких происшествий вновь приобретает утраченную силу.

Обычно скрывают все скандальные преступления и убийства, которые могут вызвать панику и свидетельствовать о недостаточной бдительности полицейских, приставленных охранять спокойствие столицы.

По приказу полиции самоубийц хоронят непосредственно после осмотра трупа и составления протокола судебным следователем; и хорошо делают, так как, если бы был опубликован перечень всех самоубийств, он оказался бы чудовищно большим.

Несчастные случаи, имеющие место на улицах Парижа, — по вине кучеров, от свалившихся с крыш черепиц или от чего-нибудь подобного — тоже окружаются тайной, так как, если бы все эти бедствия учитывались, они вызвали бы к великолепному городу чувство ужаса и отвращения. Все эти несчастные жертвы общественных работ и чересчур многочисленного населения можно видеть в Отель-Дьё {104} 104 Отель-Дьё (Hôtel-Dieu) — старейшая парижская больница, основанная в IX веке. и в Морне {105} 105 Морн (La Morne). — Так Мерсье ошибочно называет городской морг; в действительности по-французски морг — «la morgue». .

Нужно, впрочем, сказать, что это страшно тяжелая и трудная обязанность — сдерживать такое множество людей, обреченных на голод и видящих, как другие утопают в довольстве; сдерживать вокруг наших дворцов и великолепных домов всю эту толпу несчастных, бледных и измученных, похожих на призраки людей, в то время как золото, серебро и бриллианты наполняют дворцы, искушая бедняков напасть на них, чтобы утолить гнетущую их нужду.

Сумасбродство и мотовство богачей, вероятно, уменьшают в их глазах несправедливость и позор воровства.

Аудиенция начальника полиции крайне интересна. К нему обращаются с самыми разнообразными жалобами и просьбами. К нему подходят, говорят несколько слов на ухо, он отвечает избитой фразой, потом обходит три залы, принимая прошения. Руки его секретаря с трудом могут их держать. Простонародье занимает последнюю залу и, дрожа от страха, величает начальника ваша милость. Просителей низшего разбора выпроваживают очень быстро.

Если бы этот чиновник сообщил какому-нибудь философу все, что он знает, все, что ему говорят и что он видит, и поделился бы с философом некоторыми секретами, известными почти что ему одному, и если бы философ все это записал, то ничего более любопытного и назидательного не могло бы выйти из-под его пера, философ удивил бы всех своих собратьев. Но начальник полиции похож на духовника: он выслушивает всех, но никому ничего не сообщает, и многие преступления изумляют его гораздо меньше, чем изумили бы всякого другого. Он столько видит хитростей, мошенничеств, пороков и тайных измен, столько подлости и грязи в человеческих поступках, что ему, естественно, не легко поверить в честность и добродетельность порядочных людей. Он всегда полон недоверия и сомнений, и, в сущности, у него и не может не выработаться такой именно характер. Ничто не должно казаться ему невозможным после всех изумительных уроков, получаемых им от людей и событий. Да и должность его требует постоянного недоверия и суровости.

Из пожаров последнего времени самыми большими были: пожар здания Счетной экспедиции 27 октября 1737 года и два пожара Отель-Дьё — 1 августа 1737 года и 30 декабря 1772 года {106} 106 Отель-Дьё. — Во время пожара, вспыхнувшего в этой больнице в ночь на 31 декабря 1772 г., сгорело три четверти всех ее строений; на пепелище было обнаружено одиннадцать обуглившихся трупов; пожар длился одиннадцать дней. Пожар 1 августа 1737 г. был гораздо меньших размеров; он захватил только верхние этажи. . Не удалось в точности установить число несчастных жертв, погибших в огне во время этого последнего пожара: Газет де-Франс была в то время так лжива! Но говорят, что число жертв было вряд ли меньше тысячи двухсот — тысячи пятисот.

Вспомним также о пожаре моста Понт-о-Шанж {107} 107 Понт-о-Шанж (мост Менял) — один из старейших парижских мостов, соединяющий остров Сите с правым берегом Сены; по сторонам его в старину ютились многочисленные лавочки. 26 января 1746 года. Семь или восемь девушек-работниц в мастерской церковных облачений были заперты на ключ хозяйкой, ревниво охранявшей их целомудрие, и заживо сгорели. Окна их комнаты были снабжены железными решотками, так что девушки, не могли броситься в реку. Это было ужасное зрелище. Все слышали их крики, знали, что они гибнут, и не имели возможности помочь им.

Припомним еще пожар ярмарки Сен-Жермен в 1760 году, пожравшем лучшие во всей Европе постройки этого рода.

Припомним пожар здания Оперы в 1763 году, давший нам в итоге более красивый и удобный зрительный зал.

Вспомним, наконец, о пожаре Пале {108} 108 Пале (Palais) — бывший королевский дворец; начиная с XIV века и вплоть до революции — резиденция парламента. В марте 1618 г. почти все здание дворца было уничтожено огнем. Пожар приписывали тогда сообщникам католика-фанатика Равайака, убившего короля Генриха IV в 1610 г.; предполагали, что католическая партия, боясь разоблачений, надеялась этим пожаром уничтожить хранившиеся в Пале следственные данные по делу Равайака. Сам подсудимый, несмотря на жестокие пытки, утверждал, что действовал единолично. Позднейшие исторические разыскания заставляют думать, что у него действительно не было сообщников. Во время пожара 10 января 1776 г. все здание Пале было уничтожено огнем. 11 января 1776 года, пожаре, который, возможно, не был простой случайностью. Он напомнил собой пожар большей части зданий того же дворца, случившийся в марте 1618 года. Рассказывают, что тот пожар был делом рук сообщников убийства Генриха IV, надеявшихся сжечь канцелярию, где хранились документы по делу Равайака. Если бы не старанья секретаря, сгорели бы все дела парламента.