Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II

Единственно, что в Париже выполняется с серьезнейшим видом, точно дело идет о чем-то крайне важном, — это кадриль. Я поражен достоинством, с каким ее здесь танцуют.

Всем известно, что из Парижа посылают за границу в качестве образца куклу, но известно ли, что в письмах рассылают планы того или иного балета, контраданса с тысячью разных фигур или новой кадрили, чтобы они были в точности воспроизведены на расстоянии пятисот миль?

На балу в Опере произошло событие, которое будет отмечено в истории, так как оно послужило доказательством, что, несмотря на смену веков, древние обычаи быстро опять вступают в силу, едва лишь какие-нибудь исключительные обстоятельства пробуждают народный дух.

Чтобы прослушать шумную и однообразную симфонию, платят десять ливров с человека. Те, кому уже нечего больше ждать от женщин, на балу скучают, но они все же идут туда, чтобы иметь возможность сказать на другой день: «Я был на балу; меня там едва не задушили».

На этих балах иногда танцуют, но тому, кто видал оживленные и веселые танцы юных красавиц страны, прославленной вздохами Юлии {80} 80 Страна, прославленная вздохами Юлии — т. е. берега Женевского озера, где развертывается действие романа Руссо «Юлия или Новая Элоиза». , кто видал веселые и легкие па эльзасок, прыжки провансалек, искреннюю, непосредственную радость бретонок, тому станет невыносимой холодная, искусственная грация наших балов, как простых, так и маскированных.

Существуют пороки, о которых лучше не говорить, так как рискуешь разоблачить их, не будучи в состоянии их исправить. Что может сделать мораль с возмутительными пороками и гнусностями, обреченными умереть во мраке? Каким образом участники этих тайных мерзостей смогли бы вернуться на путь добродетели, на которую они уже неспособны? От такого поколения ничего хорошего ждать уже нельзя. Оно поражено гангреной и должно пасть, сгнить и исчезнуть. Но негодование переходит в сострадание, когда задумаешься о пучине мерзости, в которую погружаются иные чудовищно развращенные существа.

Суровые меры против гнусных извращений опасны и, в большинстве случаев, — бесполезны. Невыгодно нападать на то, чего нельзя искоренить. Когда дело идет об исправлении нравов, нужно действовать наверняка, а не прибегать к тщетным попыткам.

Судья, имеющий в своих руках тайный список нарушителей законов природы, может ужаснуться их множества. Он должен обуздывать порочность нравов, выходящую за известные границы; но, помимо обуздания, сколько потребуется тут осмотрительности! Иначе расследование может сделаться таким же омерзительным, как и самое преступление. Как наглы современные пороки! Лет сто тому назад для их обозначения у нас не было соответствующих слов, а в наши дни подробности этих излишеств уже вплетаются в темы наших бесед! Старики забывают о подобающей им серьезности и достоинстве, говоря об этом преступном распутстве. Чистота нравов оскверняется такими речами, тем более опасными, что теперь почти открыто забавляются этими невероятными гнусностями.

Откуда произошел этот позор, пятнающий нас? Кто нанес общественной чести такое жестокое оскорбление? Кто выставил на посмешище священную скорбь добродетели, которая сокрушается над этими мерзостями, унижающими женщин и делающими из них особый класс людей, вожделения и дикие порывы которых теперь откровенно описываются? К этому ли должен был привести нас прогресс цивилизации и знаний? Какое падение! Этот вид порока иногда изумляет даже самые развращенные умы, но все же им далеко не так возмущаются, как следовало бы.

Нужно было бы громко стонать и, забыв позорные пороки, наказывающие тех, кто им предается, погрузиться и замкнуться в страстях нежных, чистых и добродетельных, которые, при помощи своих вечных чар, должны вернуть свое благотворное владычество. Это мысль Монтескьё, и он ее, несомненно, хорошо продумал, раз включил в такую серьезную книгу, как Дух законов.

В последнее время они являются главным объектом женского безрассудства. Женщины превратились в гувернанток мосек и окружают их самыми невероятными заботами. Если вы наступили нечаянно на лапу собачки, вы погибли в глазах женщины; она, может быть, это и скроет, но никогда вам не простит; вы ранили ее фетиш.

Собачкам подают самые изысканные кушания, их кормят жирными цыплятами, а больному, живущему на чердаке, не пошлют и чашки бульона.

Только в Париже можно видеть великовозрастных балбесов, которые, ухаживая за женщинами, всенародно — на прогулках и на улице — таскают подмышкой их собачонок. Это придает им такой нелепый и глупый вид, что трудно не рассмеяться им в лицо, чтобы научить их вести себя, как подобает мужчинам.

Когда я вижу, как красавица оскверняет свой рот, осыпая поцелуями собачонку, нередко безобразную и противную и — будь она даже очень красива, — никак на заслуживающую таких горячих проявлений нежности, — глаза этой красавицы начинают казаться мне менее очаровательными, а ее руки, которые она протягивает к собачке, — менее стройными. Я придаю меньшую цену ее ласкам; она теряет в моих глазах большую долю своей красоты и прелести. Когда же смерть моськи доводит женщину до полного отчаяния, которое приходится с ней делить, грустить и молча ждать дня, когда время залечит, наконец, такое тяжелое горе, то все это сумасбродство уничтожает последние остатки женского очарования.

Никогда женщина не сделается картезианкой; никогда не согласится она с тем, что ее собачка не проявляет ни ума, ни чувствительности, когда к ней ласкается. Женщина способна была бы исцарапать лицо самому Декарту, если бы он осмелился ей это сказать. В ее глазах привязанность ее собаки стоит больше, чем разум всех вместе взятых мужчин.

Я видел, как одна хорошенькая женщина не на шутку рассердилась и перестала принимать человека, разделявшего такое нелепое и дерзкое мнение. Как можно отказывать животным в чувствительности? Допустим, что они весьма чувствительны, и, совершенно не оправдывая жестокости по отношению к ним, будем стараться делать им как можно меньше зла; но, питаясь мясом быков, баранов и индеек, не будем осыпать безумными ласками собачонок, которых даже и в пищу-то не употребляют.

Собачка одной докторши заболела. Муж обещал ее вылечить, но лечил плохо, выздоровление шло медленно. Потеряв терпение, жена вызвала Лионне [13] Известного собачьего доктора. Прим. автора. , который достиг полного успеха. «Сколько вам следует?» — спросил важный доктор медицины у охранителя собачьей породы. «О сударь, — ответил Лионне, — между коллегами об этом не может быть речи».