Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II

Нужно прочесть сотню стихотворений, чтобы найти одно сносное, то есть такое, в котором не было бы грубых ошибок. Трудно представить себе, до какого предела нелепости и пошлости доводят стихотворство иные рифмоплеты. Покой и мир да снизойдут в добрые души, сочиняющие весь этот поток снотворной поэзии и прозы! Но ничто в то же время так убедительно не доказывает, что во Франции царствует скука или любовь, как это изобилие стихотворений в честь красавиц, несравненно более привлекательных, конечно, чем произведения, в которых их воспевают.

Когда какому-нибудь провинциальному поэту посчастливится увидеть напечатанными стихи, подписанные его именем, его охватывает трепет восторга, и в блаженном экстазе он говорит себе: В эту минуту Париж, король, Двор читают мой мадригал, и мое имя, сделавшееся отныне знаменитым, стоит перед их глазами. Кто знает, не замечтался ли в эту минуту король или министр над моим стихотворением и, в удивлении и восторге, не собираются ли они назначить меня на какую-нибудь должность?! Поэт созывает всю семью, показывает ей страницу, обессмертившую, выдвинувшую его навсегда из ряда обыкновенных людей; книжка переходит из рук в руки, начиная с податного инспектора и кончая нотариусом. Все молча восхищаются стихотворением и напечатанным именем автора и в глубине души завидуют ему.

В давно минувшие времена Меркюр де Франс был распространителем пошлости и приторности; потом вдруг сделался до крайности неучтивым и резким, попав в руки одного педанта {152} 152 «Меркюр де Франс» попал в руки одного педанта. Повидимому, Мерсье имеет в виду Мармонтеля (1723—1799), редактировавшего этот журнал в 1750—1760 гг. См. также коммент. 447 тома I. . Затем его совершенно изуродовали глупость и, сухость, а искусство подчеркивать недостатки заменило критику. Нельзя не удивляться, видя безвестных, безусых писателей, судящих об искусстве с нелепой напыщенностью. Эти дон-кихоты изысканного вкуса ломают копья, защищая то, чего сами не понимают. Несколько пустяшных замечаний, несколько мелочных придирок — вот все, чем этот журнал теперь пробавляется. О, как много в Париже незначительных писателей, изощряющихся в искусстве болтать о пустяках!

Так как это предприятие носит меркантильный характер, и многие заинтересованы в том, чтобы оно было возможно прибыльней из-за выплачиваемых им пенсий (кто поверит, что безусловно честные люди живут этими плохими стихами и глупой прозой!), то патент на журнал выдали некоему Панкуку {153} 153 Панкук (Panckoucke) — семья книгоиздателей. В данном случае речь идет о Шарле-Жозефе Панкуке (1736—1798), издателе и литераторе, несколько лет владевшем «Меркюр де Франс». Когда Мерсье говорит о Панкуке как о писателе, он называет его господином Панкуком, подчеркивая тем самым, что литераторы достойны особого уважения. — не типографу, а книгопродавцу. Он содержит на жалованьи поэтов, платя им постольку-то за лист, и жалкая стряпня плохих стихов идет безостановочно. В силу старой и совершенно непонятной привычки провинция все же подписывается и впредь будет подписываться на Меркюр де Франс.

По именам авторов можно заранее сказать, какие произведения будут в Меркюре превознесены до небес и какие беспощадно повержены во прах. Некоторые академики ловкими тайными маневрами добились того, что в этом журнале их боготворят. Некоторые авторы не краснея помещают в нем избранные места из своих же собственных произведений и потом сами себя расхваливают; другие делают это при посредстве друзей.

Гийом-Тома Реналь {154} 154 Реналь — см. коммент. 414 тома I. , впоследствии по справедливости заслуживший славу своей Философической и политической историей торговли европейцев с Индией, в 1751 году принимал участие в Меркюре. Пошлость этого глупого журнала не имеет ничего общего с идеями превосходного труда аббата Реналя.

Господин Панкук (ибо в данном случае он уже автор, а не книгопродавец) напечатал в Меркюр де Франс Рассуждение о прекрасном. Знаете ли вы, что такое прекрасное? Послушайте господина Панкука. Прежде всего он утверждает, что красота неизменна и одинакова для всех наций. Вас это немного удивляет, читатель? Сейчас увидите, куда это приводит автора. Он авторитетно упраздняет относительную и произвольную красоту как несуществующую. На это у господина Панкука имеются свои основания — подождите! Решив, что красота постоянна и неизменна, — он задает вопрос: Кто же может быть судьей в этом деле? И отвечает: Тот, кто живет среди просвещенной нации, кто, принадлежа к этой последней, обладает от рождения верным вкусом и кто ближе других подходит к центру совершенного вкуса. Но что же представляет собой этот центр, к которому автор хочет нас привести? Это — общество, имеющее право высказывать свое мнение о прекрасном во всех родах искусства. Какое же это общество? То, к которому принадлежат люди, работающие на самый первый во всем мире журнал, одобренный всеми людьми со вкусом и пенсионерами; это — люди, оплачиваемые журналом, его сотрудники, люди, созданные для рассуждений о незыблемой красоте, люди с особым термометром в руках. А отсюда следует, что неизменно-прекрасное это то, что четыре раза в месяц печатается в Меркюр-Панкук: quod erat demonstrandum [22] Что и требовалось доказать (лат.) . .

Приключение на балу. С гравюры Дюкло по рисунку Фрейдеберга (Гос. музей изобраз. искусств в Москве).

Вот что печатают в Париже и что распространяют в Отель-де-Ту. О, Зульцер {155} 155 Зульцер, Иоганн-Каспар (Sulzer, 1716—1779) — немецкий врач, введший в Германии предохранительные прививки. ! Твое имя совершенно неизвестно этой невежественной толпе торгашей, смело пишущих об искусствах сухим беспомощным слогом, ограничивающим горизонт искусств. До чего ничтожен этот голубенький журнал, посвященный королю, журнал, о котором говорили как о создании самых выдающихся писателей! Нельзя себе представить ничего бесплоднее этих меркюрианцев.

Впрочем, в этой главе мы имели в виду только литературную часть журнала, — политический его отдел находится всецело в ведении министерства, и все известия, идеи и выражения здесь заранее предопределены. А между тем именно политический отдел и поддерживает жалкую литературную часть.

Париж дал литературе почти столько же великих людей, сколько их дало все остальное королевство.

Я их перечислю, насколько мне это позволит память, и сделаю это в алфавитном порядке, так как не собираюсь распределять их ни по чинам, ни по должностям, как то делают директоры коллежей или господа журналисты, эти оценщики человеческих заслуг. Вот мой список: