Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II

Зачем же после этого ходить смотреть современные холодные комедии, не отражающие ни одной из этих странностей?

Взгляните, далее, на невообразимую смехотворность и взаимные притязания сословий, на их вечные пререкания, на хвастовство привилегиями и смейтесь пуще прежнего.

Королевские секретари, например, не знают, к какому классу себя приписать, и то поднимаются, то опускаются в собственных глазах; в них чувствуется растерянность, они ограничивают себя известными пределами, но пределы эти постоянно меняются. Какой скандал для этого питомника будущего дворянства! Их сегодняшняя строгость, их завтрашняя снисходительность — все это рисует в смешном виде как их неуверенность и поразительную обходительность, так и их отталкивающую неприступность.

Известна ли вам история честного суконщика, который имел привычку говорить кстати и некстати: Пусть меня повесят, если это неправда; Пусть меня повесят, если я не сделаю того-то! Он нажил состояние и купил себе должность королевского секретаря. На другой же день после этой покупки он воскликнул в многочисленном обществе: Пусть мне снесут голову, если то, что я утверждаю, неверно! Как было не рассмеяться при этом?

Должность королевского секретаря — покупное дворянство — гласит пословица. Но один из таких покупателей говорил очень разумно: То, что кажется смешным сегодня, через сто лет покажется вполне разумным.

Занятия, отличные от занятий соседа, являются достаточным основанием, чтобы насмехаться над ним. Нотариус и судебный регистратор взаимно считают себя выше друг друга, прокурор и судебный пристав уверены, что принадлежат к двум разным кастам, писаря устанавливают между собой еще бо́льшую разницу; писарь какой-нибудь конторы мнит себя маленьким министром и говорит не иначе, как: Мы сделали, мы решили, мы прикажем! Кассир считает себя несравненно выше аукциониста, и наоборот. Не знаю, бывает ли виноторговец у торговца уксусом и не ждет ли книгопродавец, чтобы продавец бумаги сделал в этом направлении первый шаг? Советник парламента смотрит с жалостью на советника Шатле, и если вы хотите, чтобы жена какого-нибудь судейского упала в обморок, вам достаточно заговорить с ней о президентше.

В буржуазных кругах часто обсуждается вопрос, следует ли отдать визит соседу и не освобождает ли от этого то или другое звание, как, например, звание церковного старосты или синдика общины, или квартального надзирателя, или будущего эшевена, имя которого будет высечено на подножьи конной статуи короля?

Взгляните на ремесленников. Все они установили между собой своего рода границы. Не так давно королевский портной заказал себе парик у самого искусного парикмахера, ибо королевскому портному полагается быть особенно хорошо причесанным! Когда парикмахер принес и надел на голову портного свое изделие, тот с важностью спросил: «Сколько?» — «Мне денег не нужно». — «Как?» — «Так. Вы в своем деле такой же мастер, как я в своем, а потому пусть ваши ножницы скроят мне платье». — «Ошибаетесь, милейший, — мои ножницы и игла служат Двору и не станут работать на парикмахера». — «А я, — возразил тот, — не причесываю портных». И с этими словами он сорвал с головы портного парик и убежал.

Непрерывные распри между отдельными корпорациями в высшей степени забавны. Их постоянные взаимные обвинения и судебные иски еще недавно приносили прекрасный доход суду, чем и объясняется, что он так покровительствовал корпорациям. Судебные процессы стали возникать реже с тех пор, как корпорации {196} объединены, хотя среди мелких торговцев несогласия продолжают процветать.

Но какое сословие в наши дни не стремится обособиться, выделиться из системы сложных общественных отношений? Каждое сословие, — так велико его ослепление, — понимает несправедливость только тогда, когда ей подвергся один из его представителей, а до угнетения гражданина из другого класса ему совершенно нет дела.

Военный смеется над ударами, которые сыплются на судейского, судейский с полнейшим равнодушием смотрит на унижающегося священника, священник думает, что может существовать независимо от других сословий, и гордость не менее, чем разница интересов, содействует отчуждению даже таких профессий, которые, по существу, соприкасаются друг с другом, между которыми существует нерушимая связь. Но, вооружившись друг против друга, они взаимно оспаривают мелкие выгоды, которых им удалось добиться накануне, чтобы завтра их потерять, так как во время этой борьбы правительство, делая вид, что желает примирить, изнуряет их, чтобы всех взять в свои руки и руководить ими по своему усмотрению.

Никто не желает подумать о том, что все различные с виду профессии связаны друг с другом и что каждая привносит в уже существующие знания новый луч света, что наука едина и что все открытия направлены только к тому, чтобы ослабить источник всех наших бед — невежественность и заблуждения.

Вот почему общество, раздробленное множеством незначительных и странных различий, превратилось в наши дни в настоящую Вавилонскую башню, где царит полный хаос мыслей и чувств. Глупость выступает там наравне с гениальностью, а то и громче, каждый выставляет свой диплом, свою привилегию, свой патент; в наши дни башмачник и академик одинаково хвастаются ими. О Демокрит! Где ты?

Мост Понт-о-Шанж, Пти-Пон и мост Сен-Мишель — древнейшие мосты Парижа.

Сена прячется за скверными узкими домами, выстроенными на арках этих мостов. Давно пора бы вернуть городу простор горизонтов и восстановить свободное движение воздуха — главное условие здоровья.

С мостов, где домов нет, — вид удивительный; это одно должно было бы заставить правительство позаботиться о предотвращении несчастных случаев, которые при существующих условиях почти неизбежны.

Катина́ {197} , которому его философия не мешала вести во́йны, говорил, что не знает ничего красивее вида, открывающегося с моста Пон-Рояль. Что бы сказал он, если бы взор его мог проникнуть вплоть до самой окраины города?

Именно оттуда и надо было смотреть на фейерверк Мира {198} , пылавший в 1763 году, на громадное, густо населенное пространство, на набережные, усеянные зрителями, расположившимися амфитеатром, на крестьян, поспешивших сюда из деревень за тридцать и сорок льё и смешавшихся с парижанами; на каждом шагу виднелись люди, которые как одеждой, так и написанным на лицах изумлением ясно говорили, что любопытство привело их сюда из самой глуши провинции.

Если что-нибудь может дать понятие о Иосафатовой долине, упоминаемой в Священном писании, то именно это движущееся и волнующееся скопище, которое то текло бурным потоком, то образовывало подвижные фаланги, тихо колыхавшиеся в минуты вдохновенного и величавого покоя. Нельзя представить себе картины более восхитительной по разнообразию, более изумительной по многолюдству!