Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II

Теперь мечтают о постройке нового моста, который послужил бы средством сообщения между предместьями Сент-Оноре, Руль и Шайо с предместьем Сен-Жермен, с Пале-Бурбоном и Домом Инвалидов. Благодаря росту города это сделалось необходимостью.

Если бы построить этот мост против аллеи Инвалидов, он соединил бы бульвары Северный и Южный и польза сочеталась бы с приятностью. К тому же тут можно было бы оставить все на месте, так как для постройки достаточно пустырей, расположенных на обоих берегах.

Двадцать шесть набережных, одетых каменными плитами и перилами надлежащей высоты, опоясывают реку и раскрываются в восемнадцати или двадцати местах для водопоя.

Выровняв несколько улиц, можно было бы провести новую улицу от ворот Сен-Жак вплоть до ворот Сен-Мартен, которая пересекла бы весь Париж и была бы длиной в две тысячи туазов. Другую улицу такой же длины можно было бы проложить от ворот Сент-Антуан до ворот Сент-Оноре; она пересекала бы первую под прямым углом.

У нас имеется несколько закрытых сточных труб со сводами, и было бы желательно, чтобы именно такие же были бы устроены во всех частях города. В Сите́ вовсе нет сточных труб, а в других местах нечистоты стекают прямо в реку.

Вода, омывавшая сточную трубу Бьевра, ушла в одну из чудовищных впадин, оставшихся от каменоломен, о которых мы уже говорили {199} . Над этими каменоломнями выстроены дома, и их обитатели спят спокойно, не подозревая, что их жилища высятся над безднами.

Почва города полна ископаемых раковин; в ней находят несколько разновидностей ископаемых моллюсков. В окрестных каменоломнях встречаются раковины между двумя слоями почвы, один из которых мергельный, а другой каменистый.

Окружность Парижа равна десяти тысячам туазов. Неоднократно пытались ограничить это пространство, но новые здания неуклонно переходят намеченные пределы, болота исчезают и деревни с каждым днем отодвигаются все дальше и дальше под натиском молота и наугольника.

Любой альманах вам скажет, что Париж в течение года поглощает полтора миллиона мюи {200} зерна, четыреста пятьдесят тысяч мюи вина, не считая пива, сидра и водки; сто тысяч быков, четыреста восемьдесят тысяч баранов, тридцать тысяч телят, сто сорок тысяч свиней, пятьсот тысяч возов дров, десять миллионов двести тысяч вязанок сена и соломы, пять миллионов четыре тысячи ливров сала, сорок две тысячи мюи угля и т. д.

Эти цифры меняются каждый год; почти невозможно получить вполне точные сведения, так как тем, кто взимает налоги с предметов потребления, выгодно не показывать всего, что они получают.

В общем, можно сказать, что парижанин воздержан в силу необходимости, очень плохо питается из-за недостатка средств и всегда экономит на еде, чтобы иметь возможность расплатиться с портным и модисткой. Но, с другой стороны, — тридцать тысяч богачей проматывают на удовольствия столько, сколько хватило бы на существование двухсот тысяч бедняков.

Париж вбирает в себя все съестные припасы и собирает дань со всего королевства. В столице не ощущают тех бедствий, какие по временам выпадают на долю деревень и провинций, потому что ропот нуждающихся создал бы здесь бо́льшую опасность, чем во всяком другом месте, и послужил бы роковым и заразительным примером. Снабжение столицы съестными припасами делает честь неустанному рвению городских властей, они заслуживают похвалы.

Но мы должны в то же время принять во внимание то обстоятельство, что Париж, находящийся в середине Иль-де-Франса, между Нормандией, Пикардией и Фландрией, имея в своем распоряжении пять судоходных рек — Сену, Марну, Иону, Эну и Уазу (не говоря о каналах Бриара, Орлеана и Пикардии); имея почти у самых своих ворот житницы Босы и реку, которая по выходе из города извивается на протяжении почти ста льё (а это облегчает подвоз в столицу товаров и съестных припасов), что Париж, — повторяю, — в силу своих природных преимуществ сам по себе уже находится в условиях, наиболее благоприятных для того, чтобы в его стенах царило изобилие.

Торговля в Париже почти ограничивается торговлей съестными припасами, если не считать небольшого количества предметов роскоши и изящного вкуса; зато торговля продовольствием весьма значительна.

Париж берет товары со всех заводов и фабрик королевства, но в нем самом мало фабрик из-за дороговизны рабочих рук. Он отправляет товары в самые далекие страны. Модистки и ювелиры торгуют лучше всех, потому что работа мастера ценится всегда дороже, чем сам материал.

Поэтому не все, что ввозится в Париж, — в нем остается. Сырье привозят сюда для того, чтобы его отделать, и отправляют дальше, украсив с тем исключительным вкусом, который придает вещам совершенно новую форму.

Контора возчиков очень полезна в деле доставки товаров в самые далекие страны; служащие этой конторы исполняют поручения точно и добросовестно. Но торговцы жалуются на новые налоги, на новые исключительные привилегии, которые их теснят, а вскоре и совсем задушат.

Аббат д’Экспийи {201} , который дал преувеличенную цифру народонаселения королевства в целом, раздув ее до трех миллионов, снизил цифру населения Парижа до шестисот тысяч душ. За основание он берет то число тридцать, выбранное им для помножения на число рождений, то роспись домов и семейств, обложенных подушною податью.

Но все подсчеты так же, как и соображения нравственного порядка, в большинстве случаев оказываются непригодными, когда дело идет о столице. Если считать по числу крестин, то как же поступить со множеством иностранцев, которые приезжают сюда, остаются здесь навсегда, но здесь не крестятся? А между тем все эти иностранцы, не считая евреев, составляют, наверно, не менее четверти столичного населения.

Париж потребляет более двух миллионов осьмин хлебного зерна в год. Вот что безусловно верно и о чем не говорят новейшие альманахи. Пригород заключает в себе четыреста сорок два прихода и сорок семь тысяч шестьсот восемьдесят пять дворов. Границы города расширяются. Гро-Кайю превратился в значительное предместье; все огороды окружены теперь домами. Господин де-Вобан {202} в 1694 году определял численность населения столицы в семьсот двадцать тысяч душ. Считается поэтому, что в настоящее время в Париже приблизительно девятьсот тысяч жителей, а в пригороде около двухсот тысяч. Подсчет господина Бюффона также, как и господина д’Экспийи, далеко не точен. Достаточно иметь глаза, чтобы убедиться, что за последние двадцать пять лет народонаселение повсюду увеличилось.

Среди этой мешанины из человеческих существ находится еще не меньше двухсот тысяч собак и почти столько же кошек, не считая птиц, обезьян, попугаев и прочего. Все это кормится хлебом или печением.