User - i dfee46a8588517f8

«ответственное министерство». Хатисову было поручено доложить об этом плане великому князю и в случае согласия последнего дать телеграмму: «Госпиталь открыт, приезжайте».

На вопрос Мельгунова, как реально заговорщики представляли осуществление своего плана, Хатисов дал следующий ответ: Николай Николаевич утверждается на Кавказе и объявляет себя правителем и царем; генерал Маниковский, по словам Львова, обещал, что армия поддержит переворот. Царя арестуют и отпра­вят в ссылку. Царицу сошлют в монастырь, возможно, и убьют. Совершить переворот должны были гвардейские части во главе с великими князьями. Хатисов выбран в качестве связного потому, что был у Николая Николаевича «своим человеком».

Во время новогоднего приема в ночь на 1 января 1917 г. Ха­тисов изложил свое поручение великому князю. Предложение про­теста не вызвало, Николай Николаевич попросил два дня на раз­мышление. До этого разговора, 30 декабря, в Тифлис инкогнито приехал великий князь Николай Михайлович, для того чтобы по­святить Николая Николаевича в суждение 16 великих князей по по­воду создавшегося в стране критического положения. Через два дня Хатисов получил отказ: Николай Николаевич мотивировал тем, что его начальник штаба Н. Н. Янушкевич не советует этого делать, так как,армия настроена монархически и против царя не пойдет. ' v' 1J'

В эмиграции Николаю Николаевичу сообщили, что предполага­ется опубликовать 'рассказ Хатисова, и он не возражал. Затем подтвердил Хатисову правильность публикации, прибавив, что те­перь готов признать: его тогдашний отказ был ошибкой. Биограф Николая Николаевича генерал Данилов сообщает в своей работе, что рассказ Хатисова им был тщательно проверен у лиц, «заслужи­вающих доверия».

Однако Мельгунов без особых усилий развенчал рассказ Смирнова — Хатисова. В частности, он опросил близких к велико­му князю Николаю Михайловичу лиц, которые сказали ему, что их шеф не мог быть в указанное время на Кавказе, так как нахо­дился в Петербурге l 5 lJ. Не составляет труда объяснить, почему Николай Николаевич, так сказать, завизировал рассказ, не соот­ветствующий действительности. Претенденту на русский престол, соперничавшему с другим претендентом, было не лишне проде­монстрировать свою способность в случае необходимости идти на решительные и даже крайние меры — вождь должен быть вождем. Этим объясняется и позиция Данилова, верного сателлита и аполо­гета Николая Николаевича.

Какова же была позиция относительно дворцового переворота других великих князей? Великий князь Александр Михайлович писал в воспоминаниях о том, как в конце 1916 г. к нему явился «один красивый и богатый киевлянин, известный доселе лишь в ка­честве балетомана», и стал рассказывать «что-то чрезвычайно невразумительное на ту же тему о дворцовом перевороте. Я ответил ему, что он со своими излияниями обратился не по адресу, так как

великий князь, верный присяге, не может слушать подобные разговоры». На «ту же тему» с автором беседовал не только Терещенко (именно он был богатым киевлянином и балетоманом), но и другие, в том числе Родзянко, и с тем же результатом. Сам великий князь считал, что идея дворцового переворота яв- лалась «измышлением иностранного ума и, по-видимому, исходила из стер британского посольства» |51.

Опубликованные записки великого князя Николая Михайлови­ча не-позволяют считать его не только участником, но даже сто­ронником династического «заговора», хотя на первый взгляд они дают повод к такому предположению. Николай Михайлович счи­тался самым образованным и самым либеральным из великих князей. Он ходил в ранге ученого-историка (в частности, написал книгу об Александре I), имел некоторые связи и знакомства в либеральных кругах |52. В конце 1916 г. фрондерство великого князя, как видно из его записей, достигло вершины. Одобрив убийство Распутина (запись от 18 декабря), Николай Михайло­вич расценил это, однако, как полумеру: «...так как надо обяза­тельно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым». Получив от фельдъегеря царский приказ ехать в Грушевку, он в гневе записывает: «Александра Федоровна торжествует, но на­долго ли, стерва, удержит власть?!»

В Киеве в вагоне поезда, великий князь встретился с Шульги­ным и тем же Терещенко, которые произвели на него сильное впечатление. «Шульгин — вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой тоже цельный тип, Тере­щенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в буду­щее... уверен, что через месяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше рремени. Дай-то бог! Его устами да мед пить. Но какая злоба у этих двух людей к режиму, к ней, к нему, и они вовсе не скрывают и оба в один голос говорят о возможности цареубийст­ва!» В тот же день, 31 декабря, уже прибыв в Грушевку, великий князь снова высказывал «сожаление, что они (убийцы Распути­на.— А. А.) не докончили начатого истребления, и результаты — только отрицательные — уже налицо. Подождем» 1'’ 4.

Нетрудно видеть, что Николай Михайлович обозлен по-настоя­щему лишь на Александру Федоровну (о царе в связи с получением приказа о ссылке великий князь пишет: «А он что за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю»), что о цареубийстве он лично не помышляет — его просто приводит в трепет сам факт, что об этом уже открыто говорят, не стесняясь даже представителей императорской фамилии.

Последующие записи полностью подтверждают: фрондерство великого князя было весьма дешевого свойства. Отречение Николая 11 он воспринял весьма болезненно, клеймя позором придвррных и сановников, покинувших своего императора. «Это общёе бегство, этот цинизм оставления,— возмущался князь,— были особенно презренны со стороны тех, которые еще накануне ловили благосклонную улыбку или какую-нибудь милость». Его

негодование заходит так далеко, что он уже проникается сочувст­вием к той, которую так недавно ненавидел: «С какой раз­вязностью покинули государыню» ее секретарь Апраксин и др. 155.

Единственное, что соответствует действительности в слухах о «великокняжеском заговоре»,— это серия разговоров и писем великих князей в конце 1916 г. с требованием убрать Распутина и Протопопова и дать «ответственное министерство» во избежание надвигающейся «катастрофы», под которой они разумели рево­люцию. Никакими политическими соображениями и тем более доктринами они не руководствовались. Единственный мотив, кото­рый привел их к мысли о необходимости подобного семейного воздействия на царя,— страх за самих себя и ничего более ' 56.

В обращениях великих князей к царю мы наблюдаем и личную инициативу, и семейную согласованность. Первый, кто обратился с письмом-предупреждением к Николаю II, был великий князь Николай Михайлович. Подлинник письма до нас не дошел. Впер­вые оно было опубликовано в «Русском слове» 9 марта 1917 г. (текст был получен сотрудником газеты от самого князя), а затем много раз перепечатывалось в разных изданиях. Письмо от 1 нояб­ря 1916 г. В осторожной и деликатной форме автор Давал понять, что все зло идет от царицы, являющейся слепым орудием Распути­на. «Пока производимый тобой выбор министров... был известен только ограниченному кругу лиц — дело могло еще идти, но раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распрост­ранялось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо». Иными словами, мысль великого князя сводилась к тому, что если бы факт выбора министров Распутиным был из­вестен только ему и другим великим князьям, включая, конечно, и назначенных «старцем» министров, то никакой бы беды не было — Россия вполне могла бы так управляться. Главное, следовательно, не в роли Распутина, а в широкой огласке этой роли.