User - i dfee46a8588517f8

Биография, как видим, достаточно красочная и говорит сама за себя.

Недаром Столыпин при увольнении Мануйлова из министер­ства на докладе о нем наложил резолюцию: «Пора сократить этого мерзавца» 148. «Мерзавец» был уволен, но прежнюю свою деятель­ность не прекратил и не сократил. В 1915—1916 гг. она достигает своего апогея.

Далеко не однозначной личностью был и митрополит Питирим. Сын рижского протоиерея, в миру Павел Окнов, он по пострижении в монахи начал свою духовную карьеру, которая шла ни шатко ни валко, с переменным успехом. Положение резко изменилось после сближения с Распутиным. «Старец» нуждался не только в «своем» министре внутренних дел, но и в «своем» митрополите, причем непременно петроградском и ладожском, поскольку именно петроградский владыка считался первым церковным иерархом, председательствовавшим в синоде. В результате в ноябре 1915 г. митрополит Владимир, убежденный противник Распутина, был пе­ремещен на киевскую кафедру, а его место занял открытый рас­путинский ставленник, назначенный сперва экзархом Грузии, а за­тем митрополитом по прямому указанию «старца». Утверждение Хвостова о том, что «Питирим был явление служебное у Распутина, не он влиял на Распутина, а Распутин на него» 149, соответствовало действительности. .

По свидетельству Наумова, в бытность его самарским гу­бернским предводителем дворянства, когда «Самара имела не­счастье иметь Питирима своим архиепископом», на собрании дворянских предводителей и депутатов губернии было решено его бойкотировать. Поводом послужила телеграмма Питирима Рас­путину с выражением сердечных соболезнований и мольбой о выздоровлении по случаю покушения, произведенного на «старца» в апреле 1914 г. одной из бывших его поклонниц, Хионией Гусевой. В Петрограде во время службы в соборе Наумов де­монстративно не подходил под благословение «владыки». Питирим жаловался вместе с Распутиным на Наумова в Царском Селе 150.

Сам по себе Питирим был весьма ограниченным человеком.

По мнению Мануйлова, вряд ли спрсобным написать самостоятель­но серьезный доклад или записку |э|. При нем неотлучно находился некий Осипенко, считавшийся секретарем митрополита, но на деле являвшимся его фактотумом. Хвостов со знанием дела утверждал, \Л/ что «не Питирим~создал Осипенко, а Осипенко создал Пити­рима!» |52. Чтобы как-то замаскировать слишком бросавшиеся в глаза странно близкие отношения главного сановника церкви и безвестного субъекта, Питирим выдавал Осипенко за своего воспитанника. Однако молва приписывала этой паре иные отно­шения, весьма предосудительного свойства.

«Секретарь» митрополита был обыкновенным проходимцем и взяточником. Он и Мануйлов, как истые авгуры, сразу поняли друг друга и не только нашли общий язык, но и вместе кутили ' 53.

Совершенно очевидно, что Питирим должен был стать и действительно стал человеком, очень близким к царской чете. Пойди к Питириму, советовал Распутин Андроникову, «он очень хороший человек... Он наш...» 154. «Из всех лиц в составе правя­щего класса (в смысле группы.— А. А.)... прошедших через Распутина,— свидетельствовал Белецкий,— никто не пользовался таким постоянным и неизменным доверием как у государя и государыни, так и у Вырубовой, как владыка» 155. К его мнениям по государственным и церковным вопросам, а также к оценкам и отзывам о тех или иных людях «высокие особы» весьма прислу­шивались. Поездки Питирима во дворец конспирировались.

Третий член компании — Штюрмер также был весьма приме­чательной фигурой. До того как Штюрмер стал директором департамента общих дел Министерства внутренних дел, он был губернатором в Новгородской и Ярославской губерниях, а до того в течение 15 лет служил в Министерстве двора, где заведовал церемониальной частью — единственная область, в которой он действительно знал толк. Церемониал был его подлинным призва­нием, стихией, предметом горделивых воспоминаний 156. К госу­дарственной деятельности он не годился совершенно |57. Даже в свои лучшие годы отличался крайней ограниченностью и отсут­ствием всяких способностей к административной работе. Но опре­деленная ловкость, хитрость и беспринципность, а также знание придворной среды и связи с лихвой компенсировали эти минусы,

которые с точки зрения двора, в описываемый период стали котироваться как плюсы, высшее доказательство благонадеж­ности.

Царь отметил Штюрмера еще с того времени, когда тот был ярославским губернатором. На докладе Сипягина, объезжавшего Ярославскую губернию, Николай II наложил следующую резо­люцию: «Желаю, чтобы другие губернаторы так же ясно понимали, давали себе отчет, так же исполняли поручения, мною возла­гаемые, как Штюрмер» 158. С гордостью сообщая об этой резо­люции следственной комиссии, Штюрмер скромно умолчал о том, кому он в действительности был обязан столь лестной оценкой.

Именно в Ярославле Штюрмер обзавелся человеком, который за него думал, писал, говорил, создавая своему шефу славу умного и делового губернатора. Этим человеком стал И. Я. Гур- лянд, приват-доцент Демидовского юридического лицея в Ярославле. Как говорили в чиновничьем мире, показывал Мануй­лов, «Штюрмер был в интимных отношениях с мадам Гурлянд, и это, так сказать, их сблизило» 159. Когда Штюрмер перебрался в Петербург, Гурлянд, естественно, последовал за ним и получил должность чиновника особых поручений при Министерстве внут­ренних дел. В связи с этим шеф Штюрмера Плеве часто говорил: «Гурлянд — это мыслительный аппарат Штюрмера» 160.

Несмотря на отсутствие своего собственного «мыслительного аппарата», а вернее, благодаря этому Штюрмер отличался безграничным честолюбием. Он жаждал власти, причем любой. Об этом свидетельствует хотя бы его согласие в 1912 г. стать московским городским головой, что для члена Государственного совета, по тогдашним представлениям, было абсолютно недопусти­мо |61. Когда Белецкий предупредил Горемыкина, что его отставка решена и вместо него назначается Штюрмер, Горемыкин не поверил и уверял, что дальше поста обер-прокурора желания Штюрмера не идут 162.

В годы войны Штюрмер подвел под свои тайные притязания фундаментальную базу, создав у себя политический салон, разумеется, самого правого направления, который, как свиде­тельствовал Белецкий, с течением времени «начал приобретать значительное влияние» 163. Число участников салона росло. В него входили члены Государственного -совета А. С. Стишинский, А. Л. Ширинский-Шихматов, В. Ф. Дейтрих, А. А. Макаров, Кобылинский, В. И. Гурко, князь Н. Б. Щербатов, А. А. Бобрин­ский, сенаторы Римский-Корсаков, А. Б. Нейдгардт, Судейкин, М. М. Бородкин, сам Белецкий, председатель Совета объединен­ного дворянства А. П. Струков, члены Думы Г. Г. Замысловский и Ф. Н. Чихачев и ряд других. Кроме того, на собрания пригла­шались приезжавшие из провинции губернаторы, предводители дворянства, «владыки» и т. п.