User - i dfee46a8588517f8

На съезде была принята также поправка к уставу, полностью отменявшая кооптацию. По поводу кооптированных опять говори­лось, что «эти лица в большинстве случаев высоко стоящие и жи­вущие в гор. Петрограде, которые вместе с тем и допускаемы этим самым фактом на съезд». Была принята поправка Олсуфьева, пре­доставлявшая Постоянному совету право выбирать место для сво-

их заседаний. В остальном постановление совета от 23 октября бы­ло принято без изменений 92.

Поскольку изменения устава были произведены в желательном для большинства губерний духе, Крупенский на следующем засе­дании съезда (2 декабря) предложил послать письмо от имени пре­зидиума съезда к вышедшим дворянским обществам с просьбой вернуться, а заодно обратиться с призывом о вступлении тех дво­рянских обществ, которые до этого не входили в общедворянскую организацию 93. Это предложение было принято, и новый предсе­датель совета разослал соответствующие письма как первым, так и вторым (тифлисскому и кутаисскому губернским обществам), но адресаты уже не успели ни вступить, ни вернуться — помешала Февральская революция.

Председателем Постоянного совета съезд избрал Самарина, причем заочно. Первый раз он был выбран но этот пост (и тоже за­очно) в 1912 г. Тогда Самарин отказался. Теперь он дал согласие. Выбор, конечно, был не случаен. Позже его единогласно избрали московским губернским предводителем, и ему была устроена «не­обычайная овация». В свою очередь, столичное дворянство, демон­стрируя свою оппозиционность, избрало своим губернским предво­дителем князя В. М. Волконского 94. Самарин был самой автори­тетной фигурой российского дворянства, стяжавшей себе славу не­сгибаемого борца против «темных сил» и Распутина в защиту пра­вославной церкви. Его избрание председателем совета явилось, так сказать, организационным выражением дворянской оппозицион­ности.

На этом фоне становится понятной акция Родзянко, предприня­тая в январе 1917 г. в связи с роспуском Думы. Когда председатель Совета министров показал ему три подписанных царем указа о рос­пуске Думы, предусматривавшие три разных варианта этого рос­пуска (полный роспуск и новые выборы, роспуск до окончания вой­ны и роспуск на неопределенное время без указания даты), из ко­торых он мог выбирать любой, Родзянко в ответ на этот шаг обра­тился с призывом за помощью... к Совету объединенного дворянст­ва. «Я оказался вынужденным,— объяснял он,— искать ту орга­низацию общественного характера, которую упразднить и заста­вить молчать невозможно (?) по самому существу дела». С этой целью он вызвал из Москвы Базилевского и Самарина с его това­рищами по Постоянному совету князем Куракиным и Карповым и петроградского предводителя Сомова. «Разъяснив им положение вещей и возможность моего ареста (?!) и высылки, я просил в этом случае их стать на страже интересов страны... Представители дво­рянства вполне разделяли мою точку зрения и поняли мои опасе­ния...» 95.

Кроме них, из Москвы прибыли Г. Е. Львов, Челноков и Коно­валов 96, и вот этой «великолепной семерке», по мысли Родзянко, предстояло спасать положение. Его опасения оказались напрасны­ми, страхи преувеличенными, а вся деятельность Самарина свелась к тому, что он испросил аудиенцию у царя, где изложил последнему

снова все то, что Николай II слышал уже десятки раз. Родзянко также сообщает, что на 19 января было решено созвать съезд «объединенного дворянства», но вряд ли это утверждение соответ­ствует действительности: во всяком случае, в архиве Постоянного совета, полностью сохранившемся, на этот счет нет ни малейших намеков.

Свидельство Родзянко интересно и с другой стороны. Оно гово­рит, во-первых, о том, что в либеральном общественном мнении «объединенное дворянство» и всероссийские Земский и Городской союзы выносились за скобки единой оппозиции, и, во-вторых, дво­рянские организации и их Постоянный совет по-прежнему пред­ставляли в его глазах внушительную политическую силу, способ­ную на многое. Иначе говоря, итоги XII дворянского съезда были расценены в широких помещичье-буржуазных кругах как симптом возрождения и упрочения организации.

Такое представление уже не соответствовало действительности. По всему было видно, что этот съезд был началом конца общедво­рянской организации: у царя позиции были подорваны, главная ударная сила — Постоянный совет — разоружен, а сами «объеди­ненные дворяне» деморализованы.

Обладавший весьма тонким нюхом по части всяческого гниения и разложения, нововременский журналист понял это еще задолго до XII съезда. В статье с показательным заголовком «Домогатель­ства справа» Меньшиков в связи с письмом Струкова ставит ко­ренной вопрос: соответствует ли действительности претензия дво­рянства считать себя опорой России? Ответ давался резко отрица­тельный.

Около 200 лет «Россия была предоставлена в исключительное распоряжение „служилому сословию"», т. е. дворянству. И что же, выполнило ли оно свой долг? «К глубокому сожалению, нет». Бла­годаря дворянству «народ вышел из крепостного быта менее циви­лизованным, чем он был в эпоху писцовых книг...». «И после осво­бождения власть дворянской бюрократии не прекращалась, как не прекращается она и до сих пор». Но она все больше разбавляется за счет разночинной интеллигенции. Необходимость заставляет об­ращаться не к званиям, а к способностям. Самой выразительной была концовка статьи: «Не хочется употреблять неприятных выра­жений вроде „банкротство", „крах" и т. д.», но затрудняешься обойтись без них. «Мало ли что в истории было да сплыло». Дворя­не — это всего лишь один процент населения, «притом ни образо­ванностью, ни талантами, ни героизмом дворянство уже не пред­ставляет исключения среди других обеспеченных кланов» Э7.

Это уже было похоже на отходную и, самое главное, проповедо­вал ее человек, альфой и омегой поведения которого было пресмы­кательство перед власть имущими, человек, который незадолго до войны ядовито высмеивал претензии буржуазии занять место дво­рянства, награждая при этом «первенствующее сословие» всевоз­можными добродетелями и достоинствами.

В истории царизма было немало конфликтов между короной

и дворянством. Они возникали по разным поводам, по-разному кончались, но всегда неизменным оставалось главное: связка царь — поместное дворянство продолжала оставаться самым тес­ным, органичным, испытанным веками единством, стержневым элементом абсолютизма, определявшим его силу и прочность. И вот теперь «порвалась связь времен». Разобщилось то, что вы­глядело нерасторжимым. Перестал функционировать сам меха­низм взаимопонимания и взаимодействия. И именно в этом состоя­ла катастрофичность ситуации для царизма в целом — не только для верховной власти как таковой, но и для самого поместного дворянства. Сорвавшись со своей единственно возможной орбиты вращения, оно потеряло себя, превратилось из сплоченной поли­тической силы в распыленную группу обывателей, бессильно за­стывшую в ожидании катастрофы. Верховная власть и господ­ствующий класс изолировались друг от друга в тот момент, когда взаимное сплочение было для них особенно необходимым.