Bill Browder - Red Notice (Russian Edition).

Отсутствие доверия привело к обвалу российского фондового рынка. В мае наш фонд упал на тридцать три процента, а с начала года — на пятьдесят.

Эдмонд был прав.

Фонд стоял перед выбором: продавать акции, которыми он владеет, сейчас, когда потери уже составили пятьдесят процентов, или не поддаваться панике и ждать, пока рынок восстановится. Мысль навсегда зафиксировать пятидесятипроцентный убыток была мучительной. Я считал, что рынок уже достиг дна, и предложил не продавать имевшиеся у фонда акции в ожидании помощи МВФ.

В начале июня пошли слухи, что переговоры с МВФ возобновились. Рынки оживились, и доходность фонда всего за неделю выросла на девять процентов. Однако на следующей неделе слухи не подтвердились, и фонд упал на восемь.

К июлю ставка доходности по российским облигациям достигла небывалых ста двадцати процентов. Было ясно: если МВФ не вмешается, то Россию, безусловно, ждет дефолт. Ключевые фигуры, такие как Ларри Саммерс и технократы из МВФ, могли сколько угодно злиться на российское правительство за высокомерие, но они прекрасно понимали, что неконтролируемый дефолт России грозит катастрофой всем, и в последний момент США поддержали план предоставления ей финансовой помощи. Двадцатого июля МВФ и Всемирный банк одобрили кредитный пакет размером в 22,6 миллиарда долларов и тут же выделили России первый транш объемом 4,8 миллиарда долларов.

Увидев заголовки с этой новостью, я испытал огромное облегчение. От потока плохих известий мои нервы были натянуты до предела, а теперь забрезжила надежда. Казалось, что пакет этих мер экстренной помощи спасет и страну, и фондовый рынок, а следовательно и активы инвесторов фонда. В течение следующей недели фонд отыграл двадцать два процента потерь. Телефоны вновь разрывались: мне поступали звонки от клиентов и брокеров, и мы стали рассуждать, как будет восстанавливаться рынок.

Впрочем я слишком рано начал праздновать победу. Российские олигархи видели в этой помощи не защиту, а дойную корову, воспользовавшись которой можно обменять свои рубли на доллары и перевести их из России куда-нибудь подальше. За последующие четыре недели они конвертировали шесть с половиной миллиардов долларов, и страна оказалась в том же положении, что и до вмешательства МВФ.

Помимо потерь на финансовом фронте, еще более значительные потери я нес в личной жизни: мой брак трещал по швам. После случая с «Сиданко» Сабрина затаила на меня обиду. Решение дать отпор Потанину казалось ей предательством, и она уговаривала меня переехать в Лондон. Я напоминал ей, что, несмотря на все опасности, она сама дала согласие на переезд в Москву. Но Сабрина смотрела на это иначе. Мои доводы об обязанностях перед инвесторами она тоже не воспринимала.

Нам становилось все труднее найти точки соприкосновения. Если не считать заботу о нашем сыне (а с этим она справлялась превосходно), единственной стороной семейных отношений, в которой она принимала живое участие, было планирование совместного отдыха. Только там мы с женой проводили вместе больше недели кряду. Надеясь, что отпуски нас сблизят, я предоставлял ей полную свободу выбирать путешествия.

В начале лета, еще до обвала российских финансов, Сабрина забронировала номер в отеле «Вилла д’Эсте» на озере Комо в Италии. Номер в этом пятизвездочном отеле обходился в тысячу двести долларов в день — больше, чем я потратил за целое лето каникул после окончания университета. Мне всегда было не по себе от расточительного отдыха, независимо от того, мог я себе это позволить или нет. Моя мама, пережившая нацистские гонения на евреев в тридцатые — сороковые годы прошлого века, привила мне привычку не тратить деньги на излишества, поскольку это глупо и безответственно. В моем положении это было абсурдно, но я все равно не мог себя пересилить и платить по тридцать долларов за кофе с круассаном на завтрак. Мне казалось до того неприличным сорить деньгами, что я цеплялся за любой предлог не ходить на утреннюю трапезу, и просил жену просто захватить мне пару булочек.

Время для поездки выдалось самое неподходящее. Рынки скакали то вверх, то вниз на пять процентов в день, и я был просто привязан к рабочему столу. Но, отмени я отпуск, это стало бы последней каплей в отношениях с Сабриной. Так что в середине августа я полетел в Милан, взял машину и встретился с женой и сыном на озере Комо.

Контраст между озером Комо и Москвой был ошеломительный. В Москве все агрессивны, озлоблены, напряжены — а в Италии царило безмятежное спокойствие, загорелые лица людей излучали счастье. Мы устроились в шикарном номере с двумя спальнями, и я вышел посидеть на террасу. Глядел на зеркальную гладь горного озера, череду альпийских гор, отдыхающих на берегу людей и с трудом верил, что все это наяву. Было тепло и тихо. В воздухе веяло ароматом соснового леса. Все это казалось какой-то сказкой.

Я попытался отвлечься от качелей рынка и зарядиться положительными эмоциями. Тщетно. Покой приходил лишь на рассвете, когда просыпался Дэвид. Пока Сабрина спала, я одевал его, кормил из бутылочки, и мы несколько часов гуляли в полной идиллии вдоль аккуратных лужаек отеля. Я наслаждался семейным счастьем.

Но утром восемнадцатого августа — мы с Дэвидом вернулись с прогулки и сидели на террасе с видом на озеро, а Сабрина принимала ванну — из Москвы позвонил Вадим в состоянии, близком к панике.

— Билл, похоже, это действительно происходит.

— Что именно?

— Рубль в свободном падении. Правительство больше не поддерживает рубль. Аналитики говорят, что падение остановится только после семидесятипятипроцентного обвала.

— Ох, ничего себе... — Я поставил стакан с водой на кованый столик. Я был потрясен. Из кустов выпорхнула черная птица и полетела к озеру. Дэвид что-то радостно пролепетал ей вдогонку.

— Это еще не все, Билл. Российское правительство объявило, что отказывается от обязательств по внутреннему долгу.

— Как? Зачем отказываться от обязательств, когда они могут напечатать денег, чтобы по ним расплатиться? Не вижу логики.

— В их действиях нет логики, — устало произнес Вадим.

— Как на это реагируют рынки? — спросил я, готовясь к худшему.

— Тут полный обвал. Заявки на покупку сошли на нет. Изредка проходят единичные сделки по цене ниже на восемьдесят — девяносто пять процентов.

Я не стал ничего больше говорить, взял Дэвида на руки и вошел в номер. Я не мог представить себе такого в самых кошмарных снах. До разговора с Вадимом я полагал, что рынок уже достиг дна.

В ту же секунду мне стало ясно: надо срочно возвращаться в Москву.

Когда я сообщил новость Сабрине, она спросила, почему я не могу разобраться с этим отсюда, из отеля. Я попытался объяснить всю серьезность ситуации, но она отказывалась понимать. Я в спешке собрал вещи и на прощанье попытался обнять Сабрину, но она отстранилась. Я взял на руки Дэвида и крепко обнял малыша.