Холли Блэк - Черное сердце

А что такое «Арманьяк»? — Кричу я Сэму.

Отличный коньяк,

отзывается дедушка из кухни. Чуть погодя он заглядывает в столовую. — А это еще что?

Мамина выпивка,

отвечаю я.

Дед берет одну из бутылок и изучает этикетку. Потом переворачивает. — Осадка много. Одно из двух: или ты такого вина еще не пробовал, или это просто уксус.

В результате мы имеем три бутылки возможно скисшего вина, «Арманьяк», почти полную бутыль виски, грушевую настойку с плавающими в ней бледными шариками плодов и целый ящик «Кампари»

ярко-красного, пахнущего микстурой от кашля.

Мы садимся ужинать, и дед открывает все три бутылки вина. Наливает в стакан из первой. Вино темно-янтарного цвета, почти как виски.

Дед качает головой:

Скисло. Выбрасывай.

Может, хотя бы попробуем? — Интересуюсь я.

Сэм боязливо косится на деда — словно бы ожидает выговора за наш набег на бар. Не считаю нужным ему сообщать, что большинство моих знакомых расходятся с законом во мнении по поводу того, с какого возраста можно пить. Сэм мог бы и сам припомнить поминки Филипа.

Дед смеется:

Пробуй, если хочешь, только смотри, не пожалей. Оно скорее для бензобака сгодится, чем для желудка.

Верю ему на слово.

Вино из следующей бутылки черное, почти как чернила. Дед отпивает глоточек и расплывается в улыбке. — Ну вот. Ребята, приготовьтесь смаковать. И не вздумайте выпивать залпом!

В глянцевых журналах, которые читает мама, когда выбирает мужчин, вкус вин расписывают так, что их и пить-то не хочется: масло, свежескошенная трава, овес. Такие описания всегда меня смешили, но у этого вина и правда вкус слив и черного перца, с изысканной горчинкой, которую ощущаешь всем ртом.

Ух ты,

говорит Сэм.

Разделавшись с вином, принимаемся за виски. Сэм наливает себе полный стакан.

И что же случилось? — Спрашивает его дед.

Сэм легонько бьется лбом о стол, а потом в три больших глотка осушает стакан. Не сомневаюсь, он уже почти забыл о том, что нужно кого-то опасаться. — Меня бросила девушка.

Гм,

дед кивает. — Та юная особа, что была с тобой на похоронах Филипа? Помню. Довольно милая. Да, жалко. Сочувствую, парень.

Я очень… я любил ее,

говорит Сэм. И снова наливает.

Дед идет в соседнюю комнату за «Арманьяком». — Но почему?

Она от меня скрывала очень важную вещь, я узнал и просто взбесился. А она извинялась. Потом я успокоился и был готов ее простить, но теперь уже бесилась она. И извиняться нужно было мне. Но я не стал. А когда все-таки решился, у нее уже появился новый парень.

Дед качает головой:

Порой девушке нужно уйти, чтобы понять, чего она хочет.

Сэм наливает в стакан «Арманьяк», прямо в недопитый виски, и полирует все это «Кампари».

Не пей! — Предупреждаю я.

Сэм салютует нам стаканом и залпом выпивает адскую смесь.

Даже дед морщится. — Да ни одна девушка не стоит того похмелья, что ждет тебя утром!

Даника стоит,

заплетающимся языком произносит Сэм.

У тебя еще столько их будет! Ты пока молод. Первая любовь прекрасна, но недолговечна.

Исключений не бывает? — Спрашиваю я.

Дед серьезно смотрит на меня — обычно таким взглядом он требует особого внимания к своим словам. — Когда мы впервые влюбляемся, то любим не саму девушку. Мы любим свою влюбленность. При этом даже не понимая, какая она на самом деле, на что она способна. Мы влюблены в свое представление о ней и о том, кем мы станем рядом с нею. Как идиоты.

Поднимаюсь и начинаю составлять посуду в мойку. Не вполне держусь на ногах, но как-то справляюсь.

Наверно, в детстве я любил Лилу именно так. Даже думая, будто убил ее, видел в ней идеальную девушку — само совершенство, до которого всем прочим как до Луны. Но когда она вернулась, пришлось увидеть ее такой, какова она есть — непростой, сердитой и настолько похожей на меня самого, что я даже представить себе не мог. Может, я и не представляю, на что Лила способна, но я все равно ее знаю.

Любовь меняет нас, но и то, как мы любим, тоже меняется.

Ну давай,

говорит Сэм, разливая ярко-красный вермут по добытым невесть где чайным чашкам. — Продолжим.

Когда я просыпаюсь, во рту стоит ужасный вкус микстуры от кашля.

Кто-то барабанит во входную дверь. Поворачиваюсь на бок и накрываю голову подушкой. Пусть себе стучат. Вниз ни за что не пойду.

Кассель! — Разносится по дому голос деда.

Чего? — Ору в ответ.

К тебе гость. Говорит, от правительства.

Со стоном вылезаю из постели. Вот она расплата за то, что не захотел открывать дверь. Натягиваю джинсы, протираю глаза, хватаю футболку и чистые перчатки. Заросшие щетиной щеки жутко чешутся.

Пока чищу зубы, пытаясь избавиться от вкуса вчерашней попойки, меня наконец накрывает ужас. Если дед догадается, что я собираюсь работать у Юликовой, даже не представляю, что он сделает. Для людей вроде деда это худшее из предательств. Как бы сильно он меня ни любил, он из тех, для кого долг важнее, чем чувства.

Тащусь вниз по лестнице.

Пришел агент Джонс. Удивительно. Ни его, ни агента Ханта я не видел с тех самых пор, как они направили нас с Барроном в Подразделение несовершеннолетних. Выглядит так же — темный костюм, зеркальные очки. Единственное отличие, которое я замечаю — его одутловатое лицо слегка порозовело на щеках, словно обгорело или обветрилось. Он стоит в дверях, прислонившись плечом к косяку, словно намерен войти любой ценой. Очевидно, дед не пригласил его в дом.

А, привет,

говорю я, подходя к двери.

Можно тебя на пару слов? — Он бросает мрачный взгляд на деда. — На улице?

Киваю, но дед кладет руку мне на плечо — перчаток на нем нет. — Ты никуда не должен с ним идти, малыш.

Агент Джонс смотрит на обнаженную руку деда как на ядовитую змею.

Все в порядке,

говорю я. — Он расследовал убийство Филипа.

Успешно — дальше некуда,

бурчит дед, но отпускает меня. Подходит к столу и наливает две кружки кофе. — С чем кофе пьешь, пиявка федеральная?

Спасибо, я не буду кофе,

отвечает Джонс и спрашивает, показывая на руку деда:

Где это вы так покалечились?

Кое-кто пострадал еще больше,

дед вручает мне кружку.

Делаю глоток кофе и выхожу за Джонсом на проседающее крыльцо и дальше, во двор.

Что вам нужно? — Еле слышно спрашиваю я. Мы стоим возле его блестящей черной машины с тонированными стеклами. Холодный ветер проникает сквозь тонкую ткань моей футболки. Чтобы согреться, прижимаю к себе кружку, но кофе быстро остывает.

А что такое? Боишься, что старик прознает, что ты затеял? — Его улыбка лучится самодовольством.

Наверно, не стоило ожидать, что раз уж мы с Джонсом теперь на одной стороне, он станет вести себя как мой союзник.

Если вам есть что сказать, выкладывайте,

говорю я.