Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки

– Если всем уши резать, то у меня нож затупится. Да и старый ты, сам помрёшь вскоре, к чему грех на душу брать? Ты мне лучше скажи, добрый человек, на Чигирин правильно идем?

– Всех добрячий Боженька приберет, твоя правда, – пожал плечами чумак. – А до Чигирина вам еще с полгода пути, если раком. Може й быстрее. Вы, хлопцы, как погляжу, заризяки те еще…

– То не нарошно, – поддержал деда Мирослав. – То мы как с турецких галер деру дали, так все и остановиться не можем. Всё режем да сечём.

– С галер?! – чумак перекрестил себя, волов, капитана, наёмников, что недоумевающе глядели на представление, что капитан с погонщиком разыгрывали, будто два заправских жонглёра, после ещё раз себя. Следом глазастый дед, которому, видать, действительно уже погост снился, отчего он и был столь нахален, ткнул своим замечательным пальцем в мешок, что висел меж коней. – По басурманскому обычаю бошки резаные да сеченые копите? Или самого султана везёте?

– Да, – кивнул капитан, – его самого. Как смахнули Идолищу клятому башку его двухпудовую, так из самого Стамбулу за собою и тащим.

В беседу неожиданно вмешался лейтенант. Насколько знал Мирослав, понимание руськой мовы в список умений испанца не входило, но видать, по смыслу сообразил.

– Там зсссмей, – прошипел Угальде, дернув щёгольской бородкой, и добавил, произнеся по слогам и удивительно чисто. – Оч-ень боль-шой.

– Змей-султан?! Да ещё и очень большой?! А поглядеть дашь? – совершенно по-детски шмыгнул носом дедусь, глядя с искренним восторгом. – В жизни змеесултана не видел, ни живого, ни дохлого. Ох и воняет он!

– Так жрал в три горла, вот и завонялся. А поглядеть дам, отчего бы не глянуть? Хочешь, могу и потрогать разрешить, – не стал выкобениваться капитан. – Ты только хлопцам своим скажи, чтобы из травы вылазили. У вас три самопала на валок[38], а у нас дюжина и ещё чуть-чуть. Да и палить друг по другу начнём, волы разбегутся. Как собирать будешь, если голова отстрелена?

– Грамотный, – повторил дедок без прежней улыбки. Обиделся, видать, что раскусили его хитрости невеликие… Или на загадочного змее-султана смотреть расхотелось.

– Не без этого, – подтвердил Мирослав.

***

Дорога, которую капитан посчитал одной из входящих в Муравский шлях, оказалась безымянным ответвлением, коих в этих местах не счесть. По ней из Крыма мажи ходили. Туда торохтия возили, обратно – соль с рыбой. Загадочный пан Тарохтий, капитана удививший, оказался тарахтением, звуком-грюком колес пустого воза по камням.

На ночёву, одолев ещё пару верст, стали общим табором. Дороги у наёмничьей банды и чумацкого валка, хоть и расходились в разные стороны, но сворачивать со шляха? На ночь глядя, да по кущерям? Лошадок не жаль, так нам подарите! Вот переночуем, так и двинетесь. И нам безопаснее, и вам веселее. Отвыкли, поди, на басурманщине от русского люда!

Мирослав уговорился легко. Даже сам той легкости удивился. Впрочем, двойного дна в речах чумацкого ватажка, деда Омельяна не было. Или разглядеть не смог.

Оно и вправду, ночь лучше гуртом переждать, а поутру, раненько, и двигать дальше. Безымянный шлях, хоть и не такой ровный, как шпажный клинок, родившийся в Толедо, был если не самой короткой, то самой удобной дорогой до того места, что значилось в капитанском реестрике первейшим маяком для начала поиска. Конечно же, чумаку про то знать было не обязательно. Впрочем, дед и не расспрашивал. Ватажок мусолил глиняную трубочку да поглаживал нахохлившегося петуха, что сидел на мажу, кося блестящим глазом по сторонам.

Наёмники с чумаками общий язык нашли сразу, хоть и в большинстве своём понимали друг друга слово через десять. Но, от чумака до казака путь недолог, как не уразуметь? И что с того, что казаки в Гишпании и Шведии не водятся. Сабля есть, перекреститься можешь? Не в ту сторону крест кладёшь – так темень кругом, один чёрт не видит никто…

Угальде шлёпал картами, азартно вознося неизвестной капитану Деве Гваделупской[39] то похвалу, то брань. Литвин, делая загадочные глаза и кивая в сторону вонючего мешка, торговал чумакам хитрые свечки. Свечи те, по заверениям княжича, будучи запалёнными, отгоняли прочь всякую чешуйчатую гадину. Не будешь же, вкруг мажа и волов волосяной аркан кидать, если в гадючее место судьба загонит? Очень уж аркан большой иметь надо. А так, запалил, слова нужные пошептал и спи себе спокойно.

Остальные наёмники тоже не скучали. Кто коника обихаживал, кто седло подшивал. Котодрал и вовсе сошёлся в потешной борьбе со здоровенным хлопцем по имени Шутик – одним из тех, кто в засаде с самопалом сидел. Йозеф был половчее, молодой чумак – поздоровее. И борьба выходила на равных.

Мирослав подсел к деду Омельяну, не спеша набил трубку, чиркнул кресалом.

– Вот гляжу я на тебя, и думаю, сколько лет прошло, как ты дальним шляхом ушёл? – спросил старый чумак без привычной смешинки в голосе.

– А тебе и до этого дело есть?

– Мне до всего дело есть, – пожал плечами в ответ ватажок. – Дорога долгая, зима длинная[40], я старый уже. Только и остается, что былое вспоминать. Где ходил, кого видел, о чем говорили…

– Что в Степи слышно? – совладавший с трубкой капитан пыхнул дымком.

– Ох, и табачище-то у тебя духовитый какой! – намекающе потянул ноздрями дед. – Что там слухать-то, в Степи нашей? Мало что меняется. Под Зборовом мир подписали[41], слышал, верно?

Что-то такое доходило до капитанских ушей про страшный разгром польского войска да про курганы из убитых. Но особо не до того было, своих бед хватало. Да и медленно вести расползаются. А, минуя пол-Европы, становятся старыми и прогорклыми.

– Ну так подписали тот мир, – продолжил чумак, щедро одаренный из капитанских запасов. – А проку с него – как с козла молока. Жиды убраться обещали, а как сосали кровь, так и сосут. Старшина[42] казацкая как жировала, так мордищи и лоснятся по-прежнему, и как они у них не трескаются, то уму недостижимо. Ляхи из Варшавы повозвращались, ксёндзов навезли. Ты ему слово против, так он пальцы в рот и свищет. Старшина, свист услыхавши, и рысят верными ляшскими кобелями, чтобы своих же людей русских православных, на палю сракой взгромоздить. Каждая падлюка мимоходщину[43] норовит стребовать. А нам, сироме бессловесной только то и остается, что терпеть да ждать…

– Чего ждать? – глухо кашлянул капитан. – Пришествия со Страшным Судом?

– Может и Пришествия, может и еще чего. Слухи всякие ходят…

– О чем слухи-то? – поторопил Мирослав замолчавшего собеседника.

– Га? – дернулся Омельян.

– Слухи, говорю, о чем ходят?

– Хмель казаков поднимает, народ мутит. Чумацкий шлях из белого червонным станет, моря кровцы изольются…

– И за что народ поднимается?