Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки

Задумавшегося командира догнал всадник – Дмитро.

Мирослав сдержал раздражение – не напрасно ли взяли казака? Опять бледный и, очевидно, не в себе. Надо было при часовенке оставлять, что по дороге встретилась. С иконами вместе, которые капитан из костёла забрал. Чтобы сидел тихонько, и под ногами не путался. Жаль парня, видать, очень уж его гибель невесты перемяла…

— Что скажешь?

— Капитан, дозвольте к мосту вернуться.

— Что вдруг? Лягушек послушать или морду умыть?

— Привиделось, — признался Дмитро, кусая ус. – Та дивчина с хворостом…

— Похожа, что ли? – не особенно удивился капитан, как ни странно тоже запомнивший селянку – уж очень изящна. И вязанка неуместна, будто хворост ей в шутку сунули.

— Вовсе лицом не похожа, но как-то ковырнуло меня, что довольно таки похожа, — путано попытался объяснить Дмитро.

Мирослав придержал коня:

— Ты, охотник, очнись. Отплатил за невесту как мог, теперь делом занимайся и без всякой дури.

— Да пусть завернет по-быстрому, — ухмыльнулся подъехавший Литвин. – Трава у речушки мягка, девка недурна. Оно и полегчает.

— Сейчас разок в грызло и полегчает, — одернул болтуна капитан, слыша, как скрипит зубами казак.

От оставленного за спиной моста донесся странный звук – глухие быстрые удары, словно немаленький дятел на берегу решил дупло обустроить.

— Это еще что? – изумился Котодрал.

Долетел хруст ломающегося дерева…

— Ну-ка… — Мирослав спешно разворачивал коня.

***

Вернулись – у моста было пусто, но сама переправа весьма изменилась – середина настила просела в воду и расползлась. Ещё расходились круги и колыхался ковер ряски.

— Это как же? – растеряно спросил Йозеф. – С виду же крепкий был.

Всадники разделились, осматривая ближний берег – нашелся намёк на тропинку, но никаких особых следов. К переправе, между тем, подошел резерв – поляки с недоумением смотрели на просевший мост, один из ксёндзов восстав на повозке, из-под руки обозревал окрестности.

Глупо. Перебраться по покосившемуся мосту пешему человеку особого труда не составляло. Лошадям труднее, но их можно перевести и по воде – речушка не отличалась глубиной и бурностью течения. Но берег вязкий, лошади рискуют ногами, да и повозка там уж точно не пройдет.

Брод отыскался выше по реке. Времени потеряли порядком. Как нарочно – встреча назначена на вечер, было бы желательно приехать заранее и освоиться на месте. Теперь вряд ли удастся…

***

… — Вот застудишься и сопли потекут, — грозил Хома.

Хеленка жалобно морщилась – опять накатила на дивчину мертвенность, считай, вовсе лишила голоса. Оно и понятно – вокруг колдунов, что блох у шального кобеля на хвосте...

… Вышло недобро: приехали в этакий гадюшник, что и не опишешь. Ладно, вовкулака, но тот из приличных, из характерников. Те, народ, хоть и со странностями, но в деле полезны бывают. Но и Бледный, ведьмин знакомец, здесь ждал, и иные хари разбойного да колдунского характера. И место сомнительное: обширные развалины тянулись по склону холма до самой речушки – тут и старые остовы домов, почти ушедшие в землю, и новые, с остатками крыш. Торчала ближе к вершине каменная коробка спаленного костёла. Года полтора как здешний городок окончательно обезлюдел – дожгли его казаки бешеного Кривоноса. Но шлях вдоль реки оставался проезжим и перекресток у подошвы холма не пустовал – то воз прокатит, то всадник проскачет. Задерживаться путникам желания нет: о Дидьковой Каплыци все слыхали.

От рощи, что зеленела по левую руку от холма, и те мёртвые дома, и река с дорогами виделись как на ладони. Лошадей и карету скрыли в зарослях. Хозяйка ушла с Бледным разговоры разговаривать. Только Хома решил об обеде поразмыслить, да собрать снедь, как заявилась ведьма и команду скомандовала. Ох и дурную! Возраженья казака мгновенно комом в горле встали, Хома упорствовал, тогда и ноги подкосились. Вот же чёртова ведьма!

… Ушли бабы. Хома продышался, вдоволь наругался – Пан Рудь охотно поддерживал в этом деле, шипел и выгибал спину – коту место тоже не нравилось. Для успокоения взялись строить шалаш-халабудку. Колдуны, что встали поодаль, в чужие заботы не лезли – сгинули где-то в роще, только ихние лошади и остались дремать под дубами. Лошади были ничего себе, справные. Белобрысый характерник - вовкоперекиднык спал в тенёчке, изредка почесывал дранное многими шрамами пузо.

На сердце у Хомы чуть поуспокоилось – чего ж, вернутся, никуда не денутся. Хотя, ну что это за дело для молодой дивчины – мосты рушить? Не-не, Хеленка управится, но разве достойно приличной девушке этаким бесшабашным разрушеньям придаваться? Прямо даже и слов нет, кроме хулительных да ругательных! Нет, чтобы мину пороховую изладить или воз какой над рекою подпалить...

Сух-Рука споро и ловко вязала узлы бечевы – крышу наладили быстро, Хома подрубил ещё веток. Неведомо сколько здесь стоять выпадет, но лучше приготовиться. Пан Рудь ходил дозором вокруг хибарки, гневно фыркал. Прав был кот: вроде и место людное, а крысы так и шныряют прямо средь бела дня. Наверное, в развалинах развелась просто тьма пацюков. Тоже верно: дохлятины на таком несчастливом месте вдосталь было. Вот за прошлые года и отожрались, расплодились…

Вернулись, наконец. Видимо, шли быстро: почти просохла Хеленка, но всё равно вид негодный и замурзанный.

— Ступай, да переоденься в сухое, — потребовал Хома. – В карету лезь, неуместно здесь сверкать.

Всё равно сверкала, не удосужилась дверку прикрыть. Пришлось закрывать, шторку задёргивать и тряпки из сундука передавать. Тьфу, вот ума у неё точно как у полумёртвой! Покопавшись в сундуке, Хома сунул в карету сапожки. Чего обувку беречь, раз ночь серьезная выдастся?

Тут немая издала придушенный визг. Хома сплюнул, полез в экипаж и выволок за хвост здоровенного пацюка. Грызун кусаться не пытался, висел в руке с этакой панской наглостью, будто это его карета и была. Казак примерился зашвырнуть хвостатую мерзостность в кусты, но хозяйка цыкнула:

— Не тронь! Отпусти зверя.

Хома выронил крыса в траву, обтёр ладонь о шаровары и хмуро поинтересовался:

— Снидать будем? Или велено и харч пацюкам жертвовать?

На обед соизволенье имелось. Сели у шалаша. Колбаса была добрая, аж во рту таяла, да и хлеб зачерстветь не успел. Только не имелось в тех яствах никакого удовольствия, поскольку приходилось слушать указанья ведьмы.

— Воля ваша, только я простой гайдук, а не панцирный, — уныло пробурчал Хома. – Не уговаривался я на такою безголовую гибельность.

— Да ты вообще не уговаривался, — напомнила хозяйка. – Ты разом всю службу подписал.

— Пущай. За глупость расплачусь. А она за что? – Хома ткнул пальцем в сторону панночки.