Александр Баунов - Миф тесен

Не только русский народ живет мифами, у американцев их, может быть, не меньше, но мифа о наступлении ада при смене правителя там нет. Никому не придет в голову, что стабильность — это Клинтон, Буш или Обама. Они на ней — как брошки на платье. Там, допустим, двухсотлетняя история демократии, но и в Польше, у наших границ, никому не чудится, что стабильность — это Туск или Качиньский. Президент Лех Качиньский угробил себя и половину руководства страны, а в Польше не было мора, глада и нашествия иноплеменников. И польский ручей уже течет сам по себе, а не приводится в движение духом.

Кажется, даже у нас наверху есть разум просвещенный, представители которого понимают, что система, которая живет сама по себе, а не чьими-то молитвами, в конечном счете, устойчивей. Но рядом с ними есть и носители мифологического сознания, для которых стабильность — это чтобы дух был на своем священном месте, доволен жертвой и каждением и не покинул наш ручей, который без него иссякнет, воссмердит, и вся рыба в нем вымрет, и мы не сможем пить из него. А ради этого можно принести на алтарь и молодое вино, и начатки плодов земных, и непорочного агнца, и ненависть одних ста тысяч к другим ста тысячам.

Американская разведка объявила, что среди прочего пользовалась данными соцсетей, и у нас все смеялись: что за разведка такая, изучает статусы из контакта. Правильно смеялись, если под данными соцсетей подразумевать невыносимый гвалт: «Это укры тупые сбили, они вечно самолеты сбивают», «Это сбили рашисты, твари, убийцы». Тут и правда разведке анализировать нечего, есть что — другим специалистам. Другое дело — личные признания участников событий: любой самый беспристрастный, самый британский суд изучит странички и статусы подозреваемых и предложит, основанные на них выводы присяжным.

Завороженные с детства рассказами о том, что из космоса видно марку твоих сигарет и прочий пепел империй, мы требуем непременно космических доказательств: чтоб был снимок со спутника, а на нем ракета, а на ней надпись — vox rei: «Я ракета русских фашистов, лечу убивать невинных людей», или: «Я ракета неблагодарных хохлов, лечу по указке из Вашингтона совершать грязную провокацию». Но таких снимков нет и не предвидится. Миф о том, что какие-то спутники или хоть все спутники мира в совокупности видят всю Землю в каждый момент времени с каждой сигаретой в зубах и звездным небом над головой, как раз развеян первым малазийским «Боингом»: исчез незнамо где, как не бывало. А даже когда какие-то снимки появляются, как то и дело появлялись с обстрелом украинского приграничья с российской территории, мы разочарованы: какие-то серые крапины, ничего не разобрать.

В уравнении о том, кто сбил «Боинг», остается довольно много неизвестных. В уравнении всегда есть иксы и известные числа. Наверное, даже есть шанс, что это все-таки, ну мало ли, ну все ведь в жизни бывает, украинская ракета. Но среди известных в этом уравнении есть часть, которая указывает на нас, вернее на наших протеже, воюющих на востоке Украины. Иксы — общие, а известные — наши, переменные — общие, а постоянные — на нас. Но проблема вины тут в принципе решается иначе.

Нам кажется, что этой ничтожной неизвестности достаточно, чтобы снять с себя груз, а то и вовсе его переложить на других. Мы цепляемся за это: ну смотрите, ну нет же последнего, самого ясного доказательства. И выдаем свое непонимание того, как устроен мир. Неясность в этом случае не освобождает нас от ответственности. Важно не то, что ­у кого-то нет последнего аргумента, а то, на кого возложена вина. Мы в этих событиях в таком положении, что это нам нужно доказывать алиби и приносить последний и самый окончательный аргумент. То, что у них нет такого доказательства, означает, что имеются технические трудности. То, что у нас нет такого доказательства, означает, что виноваты мы, как все и думали.

Все разговоры о том, что всё как нельзя кстати и если бы не, то нужно было придумать, — от плохого понимания устройства времени. Любое событие, случившись, произойдя, попав в поток времени, немедленно обрастает связями с другими событиями, захватывает их валентности, схватывается с ними в единое целое, не разнять, так что кажется — ну не могло оно произойти вот так, случайно: так все ладно подходит. Однако без него ладно подходят другие события, которые тоже, сцепившись одно с другим, казались бы неслучайными.

Можно сколько угодно спрашивать: «Почему одним убивать можно, а другим нельзя?» Можно возражать так: «Почему вы против отделения чего-то там от Украины? Где вы были, когда Украина отделялась от России?» Можно парировать: «Это Запад провоцирует гражданские войны, поддерживая революции там, где ничего не понимает». Можно ставить каверзные вопросы: «Почему пророссийский сепаратизм в Донбассе плохой, а, случись какой проевропейский сепаратизм в самой России, какая-нибудь новгородская ганзейская республика против авторитарной Москвы за европейские ценности, он тут же станет очень симпатичным сепаратизмом?»

Даже чеченский, который был и не проевропейский вовсе, и тот был симпатичный. Зато сами чеченцы, как только стали воевать не против, а за Россию, из хорошего свободолюбивого народа сделались плохим. Нам кажется, что эти каверзные вопросы кого-то там ставят в, прижимают к. Но из нашего положения не выйти при помощи диспута, даже если вы полемизируете безупречно.

Даже немцы собирали комиссии по военным, совершенным против них, преступлениям. В комиссиях были представители уважаемых нейтральных стран. И находили, и фиксировали доказательства, составляли протоколы, приходили к выводам. Но всемирная оптика не менялась: преступления против немцев были, а представить себя жертвой не удавалось.

Почему эта оптика так настроена в случае России? Почему Россия наперед виновата? Почему ситуация, когда Россия спорит с соседом, исправляет границу, поддерживает своих вооруженных друзей за рубежом, кажется такой неприемлемой в остальном мире?

Потому что подтвердились худшие опасения на наш счет, заложенные в западную картину мира, а вместе с ней — в коллективную мировую. Получила доказательства самая тревожная ее часть. Все, кто звал к бдительности, предупреждал, что вся эта новая некоммунистическая, буржуазная, невраждебная Россия, Россия — как мы, Россия — одна из нас, — это не всерьез, это временно, это не может быть так, а всерьез — это ГКЧП, коммунисты, КГБ, империализм под красным флагом, — оказались правы, а остальные напуганы их неожиданной правотой.

Кто жил в СССР, помнит что-то похожее в советском взгляде на Западную Германию — ФРГ. Вот она сейчас миролюбивая, добрая, чистенькая, цветочки на окнах, а в душе у каждого СС и крематорий, а на самом деле — это страна спрятавшихся до времени фашистов, затаившихся реваншистов, неонаци. Этот взгляд на ФРГ дожил до очень поздних времен: он, например, в смысловом ядре прекрасного сериала про Штирлица.