Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России

Символические и социальные функции «великой державы»: величие державы — государственный патернализм — враги — ресентиментный национализм

Национализм может быть эмансипационным , то есть ориентированным на модель национального (то есть подчиненного в первую очередь требованиям гражданского общества) государства и идеологию модернизации , когда интересы коллективной консолидации предполагают освобождение от империи или какой-то другой внешней силы, как это было в Восточной Европе в момент краха социализма; либо, напротив, национализм может быть ресентиментным, защитным и компенсаторным (то есть подчиненным интересам правящего режима в сохранении сложившегося порядка, как в России).

Связь патернализма с ресентиментным и охранительным национализмом не просто формальная (в смысле резкого упрощения конструкций реальности путем устранения, вытеснения представлений о структурно-функциональной дифференцированности общества), но и семантическая, содержательная: патернализм апеллирует к тому же органическому стилю мышления, что и охранительный этнический национализм — к восприятию отношений людей с властью как квазисемейных, родственных, то есть как иерархии соподчинений отца и детей, авторитета и безусловного статуса главы дома или рода — и зависимых, низших членов семьи. Здесь и всплывает органическая метафорика: мотивы общности этнического происхождения, любви/ненависти, рождения/смерти, здоровья / патологии и болезни, зрелости/незрелости, молодости/древности, своих/чужих, полноправных носителей культуры / неполноценных и т. п. Патернализм постулирует неравноправие (несимметричность) отношений господства, зависимости подданных от власти, воспроизводя потребность «заботы» власти о гражданах, без которой они якобы не могут существовать, в которой нуждаются. Все эти черты присущи российскому обществу (табл. 21).

Таблица 21

Как вы считаете, сможет или не сможет большинство людей в России прожить без постоянной заботы, опеки со стороны государства?479

В 1990 г. — N=1000; в 1997–2014 гг. — N=1600, в % от числа опрошенных.

Но вместе с «заботой» вводится априорная антропологическая посылка о ценностной неполноте и недееспособности частного человека и, напротив, о превосходстве и суверенитете власти (держателей власти, то есть круга или группы лиц, апроприирующих и приватизирующих все ресурсы государства — от средств насилия и принуждения до прав собственности и распоряжения общим «богатством»). Государственный патернализм предполагает насилие и дополняет его функцию — ценностную дисквалификацию объекта насилия, проекцию на него представлений, отказывающих частному человеку, индивидуальности в ценности и значениях самодостаточности и автономности. Тем самым государственный патернализм (в разных его вариантах — от социализма до авторитаризма) апроприирует права на определение условий ограничения свободы и прав отдельного человека, устанавливая приоритетность потребностей и интересов целого над ценностями автономной субъективности (речь не только о налогах, но и о праве объявления войны или чрезвычайного положения, введения новых законов, ограничивающих пространство свободы граждан, мобильность, доступность той или иной информации, образования и т. д.). Патернализм в социальном отношении равнозначен снятию ответственности граждан и переносе ее (мотивации действия) на власть, включая и право на «определение реальности», речевые конструкции действительности, на которых строятся пропаганда и манипуляция общественным мнением. «Сдача» субъективной ответственности обывателя государству одновременно задает и квазиперсоналистического другого — как союзника и партнера (Беларусь, Китай и т. п.), так и врага или чужого (США, Украина, Польша, Балтийские страны); эти последние в массовом сознании предстают как антиподы России, то есть как субъекты действия со своими желаниями, стремлениями, фобиями и т. п.

Другими словами, патерналистское сознание не может не моделировать мир, реальность по образцу ослабленных или стертых традиционных и повседневных ролевых отношений в общине соседей, родственников, землячеств и других неформализованных, несовременных образований. Речь идет не только об отношениях людей с властью в узком смысле слова, но и о конструкции реальности, включающей все коллективные конструкции единства, общности, общего целого: они все подчинены основной идее государственной власти (в пределе — отождествляемой с главой государства480), заботящейся о народе, но заботящейся монопольно, ни с кем не разделяя своего обладания средствами принуждения, то есть собственно инструментов власти. Причем власти, оставляющей за собой право определять, что есть коллективное, целое, что есть право (легитимность и легальность), что есть национальное (опять-таки — «правильно национальное») и где границы этого «целого». Поэтому фокус идентичности все время переходит с одного целого на другое, с власти — на ее негативную проекцию: врагов, других, чужих, на необходимость защиты от других или сопротивления им. Иначе говоря, консервативный национализм и авторитарный патернализм — это гомоморфные и гомологичные структуры сознания. Идеологические значения, подразумеваемые в латентных значениях того и другого, стерилизуют любые универсалистские представления и регулятивные системы, такие как мораль, формальное право, в особенности — международное или основанное на принципах защиты прав человека, его собственности, свободы, дееспособности и т. д. Напротив, постулируется и требуется максимальная лояльность к власти, к государству, претендующему на монопольное представительство значений всего целого, всего социума.

Недовольство и раздражение, вызываемые неудовлетворенностью социальной политикой патерналистского государства (см. диаграммы 4 и 5), при неразвитой правовой и представительной структуре институтов общества, ведут не к организованному политическому протесту, а к стойкому ресентименту в отношении власти (обида на власть) и усилению механизмов негативной идентичности (усиление значений внешних угроз, опасности, исходящей от чужих, отрицания или девальвации базовых ценностных представлений, образующих структуру национальной идентичности). Националистический ресентимент поэтому не просто теснейшим образом связан с госпатернализмом, а является другим выражением того же типа массового сознания.

Недовольство властью у большей части населения обнаруживается главным образом в социологических опросах481, сохраняющих свой конфиденциальный и анонимный характер. Оно не проявляется в формах открытой публичной или политической деятельности по разным причинам: в силу покорности и страха, идущих от опыта выживания в тоталитарном и репрессивном государстве, привычной культуры двоемыслия и лицемерия, оставшейся еще от крепостного состояния, терпения и сознания безальтернативности своего положения, наследуемых тактик поведения по отношению к принудительным порядкам (колхозной жизни, паспортной системе, прописке, закреплению рабочих в советское время на производстве и т. п.). Более того, недовольство даже принимает положительную форму одобрения таких порядков, поскольку «дисциплина» и принудительный «порядок», наличие «сильной руки» оправданы «высшими интересами» — необходимостью сохранения авторитета «великой державы», интересами страны, компенсирующими комплекс зависимости и неполноценности отдельного человека, отсутствия у него чувства собственного, личного достоинства (см. диаграмму 4).