Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)

— Я так и думала, что потратила на этот путь слишком мало времени.

Толстяк самодовольно улыбнулся, потом внезапно покраснел.

— Если скажу правду, ты не обидишься?

— Постараюсь, — честно ответила Каэ.

— Не собирался я тебе помогать вначале. Просто засмотрелся, вот и торчал все время рядом…

— И время для меня практически остановилось?

— Ну, почти. Но зато потом я помогал тебе уже сознательно.

Парк огласился звонким смехом Интагейя Сангасойи.

— Ты что это? — обиженно спросил ее собеседник.

— Если бы, если бы все боги были такими же сознательными, как и ты… — Она остановилась. — Слушай, а как мне тебя называть? Не могу же я обращаться к тебе, как все. Глупо как‑то говорить: «Доброе утро, Время», «Как ты сегодня спал, Время?»…

* * *

— А вот и твой цепной дракон! — Толстяк неожиданно ткнул пальцем в сторону аллеи — той самой, где стоял фонтан с дельфином, летящим на косо положенном куске зеленого стекла, стилизованного под морскую волну.

— Это еще кто? — удивилась она.

Но ответа не потребовалось.

* * *

Когда не на шутку встревоженный Нингишзида в сопровождении четырех дюжих жрецов наконец отыскал Каэтану и ее посетителя в самом дальнем уголке парка, он облегченно перевел дух. Но ненадолго. Вообще‑то надо было бы высказать Каэтане все, что он думал по поводу ее беспечности и неосмотрительности, — но не ругаться же с Великой Богиней в присутствии подчиненных и посторонних. Молодым священнослужителям он, конечно, вообще ничего не объяснял, да и что он мог бы им объяснить, если и сам толком ничего не знал, — они стояли и благоговели при виде своего божества. А Нингишзида никак не мог придумать достаточно благовидный предлог, чтобы заставить надоевшего «паломника» убраться восвояси: ну не нравился он верховному жрецу — и все тут. Наконец Нингишзида набрал полную грудь воздуха, чтобы произнести первую фразу, естественно о делах государственной важности, как…

— Это ты? — обрадовалась Интагейя Сангасойя. — Вот хорошо. А я уж было собралась посылать за тобой кого‑нибудь. Познакомься еще раз — это мой почти что родственник из старшего поколения.

Она обернулась к толстяку и спросила:

— Так как прикажешь тебя называть?

— Придумал!!! Придумал, — ответил тот с непередаваемым выражением на круглой физиономии, — меня будут звать Барнаба. Ну как, благозвучно?

— Как тебе сказать… Запоминается сразу и ни на что не похоже.

— Вот и прекрасно, — сказал толстяк.

— Тогда заново: это, Нингишзида, высшее существо, гораздо старше и мудрее меня. — (Толстяк заалел щеками). — Если честно, то и существом его можно назвать с натяжкой. Чти его превыше многих — это он отмеряет твои дни.

Нингишзида покачнулся было, но выстоял. Он слегка поклонился толстяку и сказал:

— Разреши мне смиренно приветствовать тебя, о Барнаба.

За его спиной раздался характерный звук — верховный жрец мог голову дать на отсечение, что юные служители сдержанно прыснули, услышав это имя.

Когда Каэтана пригласила гостя во дворец, чтобы там подзакусить и побеседовать о насущных проблемах, он постарался приотстать, чтобы затем из‑за спины наклониться к своей повелительнице.

— Прости, о Кахатанна, но все же, кто это такой? Бог судьбы?

— Время, — коротко ответила она.

«Еще не самое страшное, что могло бы быть», — подумал он.

Барнаба обернулся ко всем сразу:

— Я еще никогда‑никогда не закусывал. Это интересно?

— Очень, — улыбнулась Каэ. — Одного этого будет достаточно, чтобы ты надолго остался в человеческом образе.

Нингишзида не был глупцом и жил сегодняшним днем только потому, что понимал: всей человеческой мудрости не хватит, чтобы решить самый главный и самый серьезный вопрос — что сделать для того, чтобы остановить Зло, постепенно проникающее в их мир. Он догадывался о том, что его богине очень скоро придется сражаться с этим противником не на жизнь, а на смерть, потому что нельзя жить в стороне от мира и делать вид, что в нем все по‑прежнему. Он догадывался, что диковинные посетители недаром зачастили в Сонандан со времени возвращения Истины в свой храм. Он понимал, что самая страшная битва все еще впереди… Но жизнь брала свое.

* * *

Татхагатха Сонандана, так же как и верховный жрец Интагейя Сангасойи, родился и вырос в мире, где его богиня была лицом, условно существующим. Все, что с ней было связано, долгие годы относилось только к области легенд и преданий. Поэтому недавнее ее возвращение и обрадовало правителя огромной страны, и несколько обескуражило. Каэтана вернулась уже несколько месяцев тому назад, а Тхагаледжа все еще плохо представлял себе, как нужно обращаться с живой богиней. «Чересчур живой и подвижной», — заметил бы тут мудрый Нингишзида.

Появление Каэтаны в компании разноцветного толстяка с непостоянной внешностью, совершенно сбитого с толку верховного жреца и нескольких молодых священнослужителей, не перестающих отбивать поклоны, вызвало у татхагатхи легкое замешательство. А когда ему, как нечто само собой разумеющееся, сообщили, что разноцветный толстяк — это Время, но называть его нужно Барнабой, а также всенепременно следует угостить Барнабу обедом, он понял, что ничто на свете больше его не удивит.

В парадном зале слуги накрывали стол, а Каэтана пригласила правителя, жреца и гостя обсудить накопившиеся вопросы. Вопросов, к сожалению, было много. А если хорошо разобраться — всего один. Но от этого становилось только страшнее.

— Что у нас делается? — спросила Каэ, садясь на свое любимое место у самого окна.

— Многое, — лаконично ответил Тхагаледжа.

Ему было трудно решить, о чем рассказывать в первую очередь. Разведчики, прибывшие с разных концов границы и из‑за хребта Онодонги, принесли столько дурных и тяжелых вестей, что не хотелось вовсе говорить о них этим солнечным днем.

Мир переживал страшные времена. Правда, говорят, что времена никогда не бывают легкими и всегда находится какая‑нибудь напасть на род человеческий, но такого не могли припомнить и старейшие мудрецы Сонандана.

— Говори, — приказала Каэ, начиная догадываться о том, что вести ей предстоит услышать далеко не самые приятные.

— Самая важная новость: на окраине Салмакиды стали находить трупы людей, погибших не своей смертью.

— Точнее…

— Точнее — их всех растерзало на части нечто. Это нечто не животное или, вернее, не обычное животное, потому что жертвы свои поедать не стало, — хмуро доложил татхагатха.

Каэ отвернулась к окну и замолкла. Такого не случалось в Сонандане слишком давно. И она понимала, что это кошмарное послание для нее — послание от того, кто никогда не ценил жизнь, ненавидел людей и собирался превратить в прах и пепел тот мир, который она так любила. То, что Враг не побоялся проявить себя открыто, должно было сообщить ей о его возросшей мощи. Он объявлял войну… А она — она была к ней совершенно не готова.