Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)

— Непривычно.

— Здесь я встретилась с самыми удивительными существами во Вселенной.

— Я понимаю, — кивнул Тайара. — Я уже был там, в твоей роще. Это, пожалуй, единственное, что я понимаю.

— Тогда ты поймешь и все остальное! — Она заговорила горячее, а на глазах у нее внезапно выступили слезы. — Если этот мир родил моих друзей, если здесь появились на свет Бордонкай, Джангарай, Ловалонга и Воршуд, то все остальное для меня уже не имеет значения. Пока я в состоянии, я буду защищать его, я буду возвращаться сюда из любого места. Я не могу не вернуться.

Что бы ни говорила эта сволочная Судьба, что бы ни предсказывал голос Вселенной, или как там еще можно назвать это создание, каркающее, как над трупом, — я не верю! Мои друзья одолели богов и повернули вспять и судьбу, и течение времени. Неужели я не смогу?!

Он едва успел подхватить ее и прижать к себе. И Великая Кахатанна, Суть Сути и Мать Истины, безудержно разрыдалась, уткнувшись лицом в сиреневые цветы и цветные перья, составлявшие диковинный наряд Тайара.

Дух чужого мира неловко гладил ее по голове своей громадной рукой, точнее — пальцем, и глаза у него были подозрительно влажные. Только Каэ этого не видела.

— Я многого так и не понял, — прошептал он. — Просто это нужно пережить самому. Но прости, что я пытался навязать тебе свою волю, — ты и сама знаешь, что делаешь. А это самый верный путь к счастью. Я отпущу их. Вот сразу же и отпущу, как вернусь…

— Не нужно беспокоиться, — произнес голос Джоу Лахатала.

Змеебог вышел из черноты ночи, словно сотканный из лунного света и запаха цветов, за его спиной возвышались темные силуэты.

— Мы нашли путь на Арнемвенд. Оказывается, это очень просто — главное, наверняка знать, где тебе необходимо оказаться. Тогда никакие запреты не принимаются в расчет.

— Шустрые дети выросли, — одобрительно проворчал великан Тайара и осторожно опустил Каэтану на землю.

Она улыбнулась. Вытерла мокрые щеки и снова стала несгибаемой и несокрушимой.

Однорукий бог подошел к ней неслышно ступая, наклонился, поцеловал:

— Мы еще совсем глупые иногда.

— Бывает, — согласилась Каэ.

И Арескои вздрогнул, услышав в ее голосе, интонации Бордонкая. Она не знала этого, но почувствовала, как дернулось его большое и сильное тело.

Бессмертные и фенешанги были рады видеть ее и знали, что извиняться вовсе не обязательно. Она все понимает, особенно после того, как они вернулись из тихого мира Тайара на залитый кровью и слезами Арнемвенд, где их ждали бесчисленные враги и тяжкий труд. Только разноцветный толстяк Барнаба протиснулся вперед и подсеменил к своей богине.

— Это я?

— Ты! — обрадованно раскрыла она объятия.

— Приятно быть собой, — легко согласился Барнаба, — но обидно. Почему га‑Мавет, например, или Зу такие красавцы? А я несправедливо обделен по части внешности.

— Ты перенаделен, — поправил его Тайара, указывая пальцем на третье ухо.

— Все не второй нос, — вздохнула Каэ, вспомнив недавнее прошлое.

* * *

— Мне нужно поговорить с тобой, Зу. — Агатияр стоит у окна, но смотрит не на закат и не на тренировку акара, проходящую прямо на мощенной мраморными плитами дворцовой площади. Он внимательно разглядывает своего повелителя, и какая‑то мысль целиком и полностью занимает его.

— Ты не оригинален, — смеется аита. — Тебе всегда есть о чем со мной поговорить. Сейчас выяснится, что я слишком долго отдыхаю — уж точно больше десяти минут. И мне следует вернуться к бумагам.

— Следует, — спокойно отвечает Агатияр, — но говорить мы будем не об этом.

— Тогда о чем?

— Об ответственности, о чувстве долга, а также о разнице между эмоциями и чувствами.

— Агатияр! — Император изображает на лице ужас и даже руками машет на своего визиря. — Мы только об этом и говорим. Первое, что я научился выговаривать сносно, будучи еще несмышленым младенцем, это слова — «чувство долга и собственного достоинства». Потом, говорят, я все‑таки сказал «мама! „— этого я не помню, — зато прекрасно помню, как ты чуть с ума меня не свел, заставляя выговаривать «от‑вет‑ствен‑ность“.

— Это хорошо, — говорит визирь, кивая в такт своим словам седой головой. — Если так и было, это очень хорошо.

Император удрученно замолкает. Агатияр настроен весьма серьезно, и шутками от него не отделаешься. Он становится ужасным занудой в подобных случаях, так что проще уступить. Зу‑Л‑Карнайн недаром долгое время удерживает титул самого талантливого и блестящего полководца — он всегда знает, где нужно упорствовать, а где отступить, чтобы не потерять, все.

— Я подумал о том, что вскоре разыграются новые сражения, мальчик мой, — ласково произносит Агатияр. — А я уже не в той форме, чтобы с уверенностью глядеть в завтрашний день. И я хочу напомнить тебе об одной важной вещи. Император не имеет права на собственные чувства.

Аита собирается возражать, но старый наставник жестом останавливает его.

— Сейчас мы говорим не о ней. Хотя бы потому, что она сама разбирается в своих проблемах. И за нашу девочку я спокоен. Я волнуюсь за тебя, Зу. Ты должен всегда помнить о том, что твои эмоции и даже самые лучшие чувства не имеют права господствовать над чувством долга. Скажем, Каэтане угрожает враг. Ты находишься довольно далеко от нее и необходим на другом участке сражения, от тебя зависит судьба войска. Что ты предпримешь?

— Ты же знаешь, — хмурится император.

— Хорошо. Оставим Каэтану. Я свалился с коня, и меня должны пронзить копьем…

— Агатияр!

— Что ты сделаешь? — Старик заглядывает в лицо молодому владыке.

— Ты знаешь…

— Знаю. И это меня беспокоит. Я слишком хорошо знаю тебя, мальчик мой. И я почти не надеюсь переубедить тебя…

— Ты меня сам так воспитал, Агатияр.

— Да. А теперь я прошу тебя прислушаться к другим словам. Когда я растил тебя и вел в первый бой, ты был всего лишь третьим принцем маленькой Фарры и все твое достояние заключалось в двух‑трех стадах овец. Я мечтал, чтобы из тебя получился настоящий воин, благородный, храбрый, надежный товарищ, — я горжусь тем, что все мои мечты сбылись.

Старик замолкает. Подходит к столу, берет золотой кувшин с тонким горлышком, усыпанный множеством драгоценных камней, и наливает в кубок вина. После недолгого раздумья выпивает залпом. Терпкая красная жидкость обжигает его внутренности, но придает бодрости и сил. Некоторое время он внимательно рассматривает кубок, а затем и кувшин.

— Однако… Когда‑то твои предки почитали бы за счастье обладать таким сокровищем. А теперь это не сокровище, но обычная посуда. И ты не ценишь ее. Это хорошо, что ты ее не ценишь, что тебе чужды алчность и скупость. У тебя такая казна, что оставшуюся часть Варда ты можешь просто купить. У тебя в руках судьбы многих народов, будущее государств. Сам континент во многом зависит от тебя. Зу, мальчик мой, ты не только воин, но еще и полководец. Это важнее — в сущности, только это что‑то сейчас и значит. Поэтому ко всему, что происходит, ты должен научиться относиться иначе.