Дэвид Грэбер - Фрагменты анархистской антропологии

Движение Occupy правильно сделало, что не выдвигало требований, но, если бы меня попросили сформулировать их, я бы предложил это. В конце концов, это было бы наступление на самые сильные места господствующей идеологии. Этичность долга и этичность работы — это самое могущественное идеологическое оружие в руках тех, кто управляет существующей системой. Поэтому они за них так цепляются, даже если это разрушает всё остальное. Поэтому списание долгов было бы прекрасным революционным требованием.

Всё это может показаться очень далёким. На данный момент планета кажется более предрасположена к ряду невиданных катастроф, чем к широким моральным и политическим преобразованиям, которые бы открыли путь к новому миру. Но если у нас будет возможность предупредить эти катастрофы, нам потребуется изменить наш привычный ход мышления. И как показывают события 2011 года, век революций ни в коем случае не закончен. Человеческое воображение упорно отказывается умирать. И в тот момент, когда существенное количество людей одновременно сбросят оковы, надетые на коллективное воображение, наши самые чёткие предположения о том, что возможно, а что нет, с точки зрения политики, разрушатся в одночасье.69

Революция наоборот,

или о конфликте между политической онтологией 70 насилия и политической онтологией воображения

«Вся власть воображению!», «Будь реалистом, требуй невозможного!» Все люди, вовлечённые в радикальную политическую борьбу, слышали эти слоганы тысячу раз. Обычно, когда слышишь их впервые, они очаровывают и побуждают к действию, но затем становятся настолько знакомыми, что кажутся просто избитыми фразами или просто исчезают в естественном фоновом шуме радикальной жизни. Они редко становятся предметом серьёзных философских размышлений.

Мне кажется, что на данном этапе истории подобные размышления были бы нелишними. Мы находимся в том положении, когда общепринятые определения вызывают замешательство. Вполне вероятно, что мы находимся на пути к революционному моменту или ряду таких ситуаций, но мы уже даже чётко не понимаем, что это значит. Этот текст — продукт длительных попыток переосмыслить такие понятия, как реализм, воображение, отчуждение, бюрократия, революция. Он появился в результате шестилетнего участия в альтерглобалистском движении, в особенности в наиболее радикальных, анархистских, ориентированных на прямое действие группах. Можно рассматривать его как предварительный теоретический доклад. Помимо всего прочего, я хочу задаться вопросом, почему именно эти понятия, которые многие из нас считают провокацией давно забытых дискуссий 60-х годов, всё ещё находят отклик в наших кругах? Почему идея любой радикальной трансформации общества всё чаще кажется нам «нереалистичной»? Что сейчас означает термин «революция», если никто уже не ждёт одномоментного решительного разрыва с существующими механизмами подавления? Эти вопросы кажутся несопоставимыми, но я думаю, ответы на них взаимосвязаны. Если иногда я обращаюсь к уже давно существующим теориям, я делаю это намеренно: я стараюсь увидеть, возможно ли начать созидание чего-то нового на основе опыта этих движений и теоретических течений, которые лежат в их основе.

Вот суть моих аргументов:

Правые и левые политические теории основаны прежде всего на разных предположениях о подлинной сущности власти. Правая идеология берёт своё начало в политической онтологии насилия, в которой быть реалистичным означает принимать во внимание силы разрушения. В ответ на это левые последовательно предлагают вариации политической онтологии воображения, в которой необходимо учитывать силы (производительные, созидательные), которые что-либо создают.

Эта ситуация осложняется тем, что систематическое неравенство, подкрепляемое силой — структурным насилием, — всегда порождает искажённое и фрагментированное воображение. Это опыт нашей жизни внутри этих раздробленных структур, который мы называем «отчуждением».

Наше привычное представление о революции связано с восстанием: нужно отбросить существующие реалии насилия путём уничтожения государства, затем освободить силы воображения и творческого потенциала людей, чтобы преодолеть механизмы, создающие отчуждение. События XX века показали, что настоящая проблема состоит в том, как организационно закрепить этот творческий потенциал, не создавая новых, зачастую ещё более насильственных и отчуждающих механизмов. Вследствие этого повстанческая модель больше не кажется полностью жизнеспособной, но пока неясно, чем можно её заменить.

Ответом на эту неопределённость было возрождение традиции прямого действия. По сути, массовые акции меняют ход обычной последовательности развития мятежа. Вместо напряжённого противостояния с государственной властью, поначалу ведущего к взрыву народного веселья, созданию новых демократических учреждений и в конечном счёте к возвращению к повседневной жизни, при организации массовых манифестаций активисты, главным образом из субкультурных групп, создают новые образования по принципам прямой демократии, чтобы организовать «фестивали сопротивления», которые в конечном итоге ведут к конфронтации с государством. Это всего лишь одна сторона более общего движения по созданию новых форм борьбы, которое, мне кажется, частично находится под влиянием анархизма, но в ещё большей степени феминизма — движения, которое стремится к воссозданию этих мятежных ситуаций на постоянной основе.

Давайте разберёмся по порядку.

Часть 1. «Будьте реалистами…»

С начала 2000 до конца 2002 года я работал с Сетью прямого действия в Нью-Йорке — главной группой, ответственной за организацию массовых акций в рамках общей кампании «Движения за глобальную справедливость» в этом городе в то время. На самом деле СПД формально была не группой, а децентрализованной сетью, работающей по принципам прямой демократии в соответствии со сложной, но удивительно эффективной формой принятия решений путём консенсуса. Она сыграла важную роль в попытках создания новых организационных форм, о которых я писал в другом эссе. СПД существовала чисто в политической сфере; у неё не было осязаемых ресурсов, большой кассы, не нужно было ничем распоряжаться. Но однажды кто-то подарил СПД машину. Это вызвало маленький, но затянувшийся кризис. Вскоре мы узнали, что по закону децентрализованная сеть не может иметь машину. Машинами могут владеть физические или юридические лица, которые являются фиктивными индивидуумами. Сеть не может иметь машину. Так как мы не хотели оформлять некоммерческую организацию (что означало бы полную реорганизацию и отказ от большинства наших эгалитарных принципов), единственным выходом было найти добровольца, который бы зарегистрировал машину на себя. Но тогда этот человек должен был бы платить все непогашенные штрафы, страховые взносы, предоставлять письменное разрешение на управление машиной для других людей, и, конечно же, только он мог забрать машину, если бы она была эвакуирована или конфискована. Вскоре эта машина стала такой головной болью, что мы просто отказались от неё.