Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II

Его Преосвященство выслушал мои резоны, и, так как я выбрал для изложения их момент, когда он только что выиграл пятнадцать сотен пистолей, он находился в столь добром настроении, что сказал мне следовать за ним в его кабинет. Он вызвал туда одного из своих Секретарей и сказал ему в то же время написать записку Графу де Бриенну, дабы доставить к нему немедленно регистр всех заключенных, пребывавших в Пьер Ансиз. Граф не осмелился сопротивляться приказу вроде этого, и, вынужденный ему подчиниться, он принес этот регистр, и я тут же увидел, что Дама была арестована по тем причинам, о каких я недавно догадался. Я был счастлив убедиться, что это вовсе не было тем, чего я опасался; итак, ничто не мешало мне больше употребить все мои силы ради ее доброй участи; я умолял Месье Кардинала распорядиться принести те письма, о каких упоминалось в деле, дабы он сам увидел, настолько ли они преступны, как о них [148] говорили. В нем нашлось довольно доброты, чтобы отозваться на мою мольбу. Месье де Бриенн отослал служителя, кто вместе с ним принес регистр на отыскание этих писем. Он не замедлил вновь появиться, и когда он разложил письма на столе Его Преосвященства, и едва я взглянул на них, как признал, что они фальшивые. Я тут же сказал об этом Министру, а также о том, что наговор был так груб, что они не позаботились даже подделать ее почерк; он был совершенно отличен от ее собственного, и даже настолько не похож, что не было никакой нужды в экспертах для проверки этого факта; я предложил, если Его Преосвященству будет угодно задержать эти письма, принести ему через один момент несколько настоящих, написанных ко мне рукой обвиняемой; милосердие и даже справедливость требовали не заставлять ее больше страдать, поскольку она была невиновна, и она была заточена, как злодейка, и это было весьма печально и очень жестоко в то же время по отношению к особе, обладавшей кое-каким происхождением и никогда не подававшей повода к подобному наказанию.

Кардинал, кто бывал добр, когда хотел, но с кем это редко случалось, оказавшись тогда, по счастью, в прекрасном расположении, сказал мне сейчас же идти искать мои письма, дабы дело было раскрыто теперь же на его столе, чтобы не было надобности откладывать его до другого раза. Никогда команда не была мне более приятна, чем эта; я вышел в тот же час, не заставляя повторять мне этого дважды, а когда принес ему эти письма, он тотчас же признал мошенничество точно так же, как это мог сделать я; сам Граф де Бриенн не смог с этим не согласиться, каким бы предубежденным он ни был; итак, теперь речь шла только о том, возможно ли достаточно положиться на меня и поверить, что письма, представленные мной, были от нее, а другие — нет, Его Преосвященство, пожелавший сделать мне одолжение со столь малыми затратами, сказал мне подписать мои показания и заверить, что они содержали [149] правду. Я сделал это без колебаний и даже предложил себя в заложники того, что я заявлял в пользу Дамы. Месье Кардинал соблаговолил принять еще и это, потом скомандовал Месье де Бриенну выдать мне приказ, чтобы вытащить ее из тюрьмы, но этот Граф вознамерился отложить мое дело на следующий день, а, может быть, даже на четыре или на пять дней; тогда я попросил Его Преосвященство оказать мне полную милость, поскольку он уже столь чувствительно меня облагодетельствовал. Я ему сказал, что служитель, кто принес письма, мог написать этот приказ, а Граф де Бриенн его подписать, и тогда останется только приложить к нему Королевскую Печать, и так как это было делом одного момента, я мог бы в тот же день нанять почтовый экипаж, чтобы вызволить эту Даму из плена; всего лишь полдня времени в подобных обстоятельствах было бы огромным облегчением для несчастной, тем более такой долгий срок, какого от меня требуют. Месье Кардинал нашел, что я был прав, и все дело было устроено, как я того и желал; все обстояло бы лучше всего на свете, если бы я мог добиться приложения печати через четверть часа, как я и рассчитывал. Но служители, привыкшие между собой все делать одни для других, не изменили своему обычаю и в этих обстоятельствах; тот, кому следовало исполнить эту формальность, по всей видимости, был просто счастлив вогнать меня в раж, потому что он знал, как это будет приятно тому, кто получил пять сотен пистолей; он два дня водил меня за нос, не желая удовлетворить моей просьбе; я даже верю, что он водил бы меня таким манером еще и гораздо дольше, если бы я вновь не кинулся к Кардиналу и не рассказал бы ему о моем злосчастье; наконец, когда Его Преосвященство взял на себя труд снова отправить туда приказ и даже пригрозить, если они наберутся дерзости заставить меня ждать хоть немного дольше, он, по меньшей мере, дюжину служителей посадит в тюрьму, мой приказ был мне возвращен, но опять же не без затруднений. Служитель, в качестве [150] последнего крючкотворства, всеми силами хотел отправить его с курьером. Но увидев, что я собираюсь вновь вернуться к Его Преосвященству с новой жалобой, страх, как бы с ним не приключилось чего-нибудь худого, заставил его в конце концов отказаться от преследования, какое он мне устроил.

Я выехал в тот же день, ощущая неизъяснимое удовольствие от того облегчения, какое я принесу этой бедной женщине. Я осознавал, что стал причиной ее несчастья, поскольку без ее доброты ко мне ее сын никогда бы и не подумал устроить ей подобную несправедливость. Так как я был молод и силен, я одолел большую часть пути за короткое время; я прибыл в Лион в очень ранний час, и задержавшись ненадолго у брата Маршала де Виллеруа, кто был там архиепископом, отправился оттуда в то самое место, где у меня имелось дело; я вручил мой приказ тому, кто командовал в этом замке, и этот Офицер, взглянув на его содержание, сказал мне, что ему чрезвычайно жалко понесенных мной трудов; он очень боялся, как бы я не явился слишком поздно, той Даме, какой я принес свободу, видимо, не суждено особенно долго ею наслаждаться; она была больна и находилась в критическом состоянии, и так как ее болезнь исходила исключительно от горя, вся надежда, на какую можно было бы положиться в настоящий момент, состояла в том, что, быть может, привезенная мной новость возродит ее от смерти к жизни. Она уже приняла последнее Причастие, и, в конце концов, не ждали больше ничего, кроме смерти.

Я оставляю другим задуматься о том, какую я испытал печаль от речей вроде этих. Я попросил этого Коменданта позволить мне ее увидеть, и когда меня провели в тот же час в ее комнату, я нашел ее в еще более жалком состоянии, чем он мне его описал; она не узнала меня, но ее Демуазель, кто была заперта в той же самой комнате, подбежала к ее кровати и объявила ей о моем появлении: «Мадам, — сказала она ей, — вот Месье д'Артаньян, он [151] пришел вызволить вас из тюрьмы. Я же вам говорила, что он вас не бросил, как вы поверили, и вам надо было просто немного потерпеть». Я понял по ее словам, что время, пока дворянин, о ком я недавно говорил, собирался предупредить меня о ее состоянии, погрузило ее в отчаяние. Это было даже слишком правдой; она поверила, будто я больше не заботился о ней, и это, соединившись со скорбью, какую она уже переживала от своего несчастья, ввергло ее в изнурительную лихорадку, приведшую к состоянию, в каком она сейчас находилась. Она прекрасно слышала, что сказала ей Демуазель, и, поведя глазами направо и налево, пытаясь разглядеть, где я был, потому как зрение у нее настолько ослабло, что она едва различала что-нибудь в трех шагах перед ней, она, наконец, увидела меня, потому что я придвинулся вплотную к ее кровати. «Вы явились слишком поздно, — сказала она мне тогда, — я не знаю, чья в том вина, вы это знаете гораздо лучше, чем я. А мне это будет стоить жизни, и я чувствую, как быстро я ее теряю». Я постарался придать ей бодрости, и так как не должен был бояться нанести вред тому, кто предупредил меня о том, где она была, поскольку я рассказал Кардиналу, как я об этом узнал, и он не нашел тому ни единого возражения, я счел, что не сделаю слишком большого зла, заявив ей, если моя помощь так надолго запоздала, она не должна была винить в этом меня; но это было то же самое, что втолковывать резоны особе, кто была больше не в состоянии их услышать, да и жить-то ей оставалось не более двух часов, и, действительно, она скончалась с наступлением ночи.