Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II

Епископ Лангр не отказался от его дружбы, и так как он знал, что Месье Принц с некоторого времени вознамерился волей-неволей получать все, что хотел, для себя или для своих ставленников, он счел его способным сделать и для него то, что он уже проделывал для бесконечного множества других. Итак, их интересы требовали того, чтобы они [19] объединились против Кардинала; здесь Месье Принц чувствовал себя в такой безопасности, что даже счел себя неуязвимым. Резко разорвав отношения по всему фронту с этим Министром, он настолько ожесточился против него, что этому не видно было конца, пока Королева не заставила его остановиться.

Нужно было для этого или подкупить Епископа Лангра, с кем Кардинал заигрывал уже в течение некоторого времени, снова обещая ему, что Король испросит для него в Риме так желанную им шапку, нужно было, говорю я, найти средство или забавлять его и дальше, или, по меньшей мере, разрушить доверие к нему его мэтра Герцога д'Орлеана, дабы вынудить этого последнего одобрить решение, принятое против Принца де Конде. Никто не осмеливался привести его в исполнение без согласия Герцога. Опасность была слишком велика, этим шагом можно было восстановить все Государство против нынешнего Правительства. Наконец, хотя одно казалось не менее трудным, чем другое, по причине возникающих со всех сторон препятствий, Его Преосвященство нашел, тем не менее, что, учитывая устройство духа Герцога д'Орлеана, он гораздо лучше преуспеет с ним, чем с Епископом. Этот был слишком искушен в делах, чтобы попасться во второй раз; вместо поисков какого-нибудь посредника, обладающего толикой ловкости и проворства, Министр мог понадеяться сам вынудить Герцога сделать все, что ему заблагорассудится.

Существовало тогда три партии в Государстве — партия Двора, обычно называвшаяся партией Мазарини, партия Принца де Конде и партия Парламента, отмеченная названием Фрондеров (fronde — (фр.) праща). Такое название было дано этой партии потому, что в разгар гражданской войны некоторые члены этого Корпуса считали недостаточными жуткие постановления против Кардинала; они настаивали на мнении, что надо для окончательной его погибели применить к нему их привычную тактику, когда они забрасывали своих собственных собратьев грязью. Их [20] поведение исходило из того, что кое-какие члены этого достопочтенного Корпуса находили других его членов недостаточно страстными, и вообще ведение всех дел чересчур мягким.

Первая из этих партий была составлена по большей части из Куртизанов, вторая — из огромного количества боевых Офицеров и даже наиболее уважаемых, третья — из Герцога де Бофора, Коадъютора (Коадъютор — епископ, помощник Архиепископа Парижа с установленным правом «наследования») Парижа, кто был братом Герцога де Реца, и из всего Народа этого великого Города. Его обитатели не знали, по правде, чего они хотели, а если и знали, они думали, конечно же, единственно о том, как бы поддержать мир. Они уже испытали столько горестей во время гражданской войны, что, хотя длилась она не более шести недель, им потребовалось больше шести лет, чтобы хоть как-то от них оправиться. Но это слово — подати, ненавистное для населения, а Парламент ловко еще и увеличивал ужас перед ним, распространяя слухи, будто Кардинал все собранные деньги отсылал в Италию, делало их столь доверчивыми ко всему, что им пытались навязать, а их простота заводила их так далеко, что они действительно верили, что все подати целиком отменят, как только в дело вмешается Парламент,

Так как это очень много — иметь на своей стороне народ, почти равный по численности всему остальному Королевству, Кардинал, знавший, что он нелюбим Парламентом, осознавал также и то, что едва Принц де Конде будет арестован, как этот Корпус воспользуется удобным случаем, чтобы его погубить, старался не только отстранить от него Герцога де Бофора и Коадъютора, но еще и настолько рассорить их с Принцем де Конде, дабы они удержали Парламент в исполнении долга, обрадовавшись тому, что с ним произойдет. Это было для него довольно трудно по поводу первого, поскольку отвращение, сохраненное им к тюрьме, где с ним обходились весьма неделикатно, было еще настолько живо в нем, что он не мог без ужаса слышать упоминания о Кардинале; и хотя Его Преосвященство [21] подумывал отдать одну из своих племянниц за его старшего брата, что вроде бы, по его мнению, должно было бы их примирить, это производило до сих пор столь мало эффекта, что тот желал ему такого же зла, как и прежде. Что до Коадъютора, то его душа была не лучше расположена в пользу Кардинала; так как он не просто мечтал о пурпуре, но еще и о том, как бы содрать его с Министра, чтобы натянуть на себя, он испытывал к нему такую же зависть, как влюбленный к счастливому сопернику. Впрочем, он не особенно был доволен и Королевой, она недостаточно хорошо приняла его предложение услуг, с каким он явился к ней в день баррикад; либо она знала его амбициозность и способность скорее разжигать беспорядки, чем он усмирять, или же она просто была в дурном настроении из-за того, что тогда происходило.

Эти трудности, отбившие бы охоту у кого угодно, кроме Кардинала, нисколько его не обескуражили. Так как в области коварства и мошенничества он вряд ли уступил бы кому-нибудь первенство, он додумался до одной штуки, до какой, может быть, никто бы не додумался. Он расставил ночью людей, и они нанесли выстрелы из мушкетона по карете Месье Принца, когда она переезжала через Новый Мост. По счастью, его внутри не было, но один из его лакеев (он их сам так назвал, и я распрекрасно могу сделать то же самое после него) был там ранен; он уверился, по всей видимости, (а Кардинал был в восторге, что он это заподозрил) что его хотели убить. Тем не менее, он не знал, от кого это могло исходить, по меньшей мере, если это не исходило от Министра. Он считал, что никогда никого не обижал, если только не его; но Его Преосвященство, в чьи планы не входило оставлять его в этом мнении, вскоре из всего этого выкрутился, чтобы уверить его, насколько далеко он был от этого дела, и с какой уверенностью должен был бы обвинить в этом покушении Коадъютора; он подкрепил свою клевету некоторыми обстоятельствами, способными прекрасно запечатлеться в мозгу Принца; эти обстоятельства [22] состояли в том, что при одном разговоре Принца с высокородными особами он немного позубоскалил насчет Коадъютора. Он прошелся по его поводу, заметив, что его скорее можно принять за влюбленного, чем за святошу, и так как правда оскорбляет более жестоко, чем все остальное, и даже только видимость производит частенько тот же эффект, что и правда, этот Принц поверил, тем более, что это было правдой, а он еще и знал из надежного источника, каким образом его слова были переданы Коадъютору.