Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II

Не то чтобы она была вдовой; напротив, она вышла замуж всего лишь два года назад, и более того, ее муж не испытывал еще никакого желания умирать. Но она нашла средство от него избавиться за несколько дней до этого по настоянию Принца де Конти, крайне надоедавшего ей по этому поводу. Так как он полагал, что иметь любовницу было почти пустяком, и следовало только проводить ночь вместе с ней, он пожелал отправить мужа в вояж, дабы тот дал ему время делать все, что ему будет угодно, с женой. Он отослал его во Фландрию, к своему брату, с жалобами на Марсена. Принц де Конде, знавший обо всем, происходившем в Бордо, настолько хорошо, как если бы он сам там находился, спокойно его выслушал. Однако, так как этот Принц взял себе манеру говорить каждому правду в лицо, и даже женщинам, кого от нее обычно в каком-то роде оберегают, он тотчас заметил этому мужу-рогоносцу, что его брат, Принц де Конти, по всей видимости, не пожелал, чтобы он ему поверил, поскольку выбрал именно его для переговоров о своих интересах; ему надо было бы отправить [216] менее подозрительную персону, дабы расположить его ко всему этому прислушаться. Поначалу посол не понял, что он хотел этим сказать, либо он не обладал особо живой сообразительностью, или же просто не знал об интрижке Принца де Конти с его женой. Итак, когда он взмолился перед Принцем де Конде соблаговолить сказать ему, в чем он мог быть ему подозрителен, тот прикинулся, будто не желал верить ему на слово, потом внезапно смягчился. «Я вам верю, — подхватил Принц, — поскольку вижу, что вы готовы в этом поклясться, но если вы и оправдались в этом, я совершенно убежден, что вы не оправдаетесь в другой вещи. Ваша жена слишком добрая подруга моего брата, чтобы вы не принимали его интересов с особой теплотой; а значит, вы не способны свидетельствовать против его врагов; вам это известно лучше, чем мне, вы не только юрисконсульт, но вы ведь еще направляли с жалобами перед вами тех, каковые считаются мэтрами в этом ремесле». Бедный муж было подумал, будто он грохнулся со своих высот, когда услышал подобный упрек себе. Он ничего не знал о делах своей жены, или, по меньшей мере, делал вид, якобы о них не знает; но скрытность вовсе не подходила ему после этого, и он в глубочайшем горе выехал назад в свою страну.

Тем временем я постоянно находился подле Дамы, и так как с момента на момент мы завязывали все более близкое знакомство, я счел себя вправе сказать ей, впрочем, как бы это исходило от меня, что если бы я был на ее месте, то бы постарался воспользоваться настоящим временем; быть может, оно не всегда будет ей столь выгодно, как было сейчас, когда она пользовалась добрыми милостями Принца де Конти; и если бы она пожелала воспользоваться тем влиянием, какое имела на его душу, убедив его вернуться к повиновению, каким он обязан Его Величеству, я употреблю все силы для предоставления ей вознаграждения, соответствующего этой услуге — [217] она сможет даже приобрести себе некоторое положение в Париже; Двор сможет использовать ее мужа, особенно если он пожелает купить себе должность Мэтра по Ходатайствам; порой не требуется почти ничего для достижения успеха, мы имеем прекрасный пример этому в особе Месье Ле Телье, кто, находясь на посту Королевского Прокурора Шатле, раздобыл столь выгодную информацию для одного из детей покойного Месье де Буйона, Суперинтенданта Финансов; тот столь хорошо был принят после этого, что счел себя обязанным возложить на него все свои надежды на удачу, продал свою должность, чтобы купить другую уже в Совете, совершенно подобную той, какую я посоветовал бы принять ее мужу; тот же со своей совсем недурно справился, поскольку он был теперь не только Государственным Секретарем и одним из богатейших людей во всем Париже, но и еще на пути сделаться однажды Канцлером.

Дама слушала меня с удовольствием. Она уже слышала от других, что Париж был для женщин раем; надежда, что я дам ей однажды возможность перенести туда свой семейный очаг, была для нее столь приятна, что она сказала мне в тот же час — после того, как она отдалась мне, она теперь полностью отдается под мое руководство. Она сейчас же добавила, — если она так легко отказывается от своей страны и своих родителей, то это исключительно ради любви ко мне; не могу же я постоянно оставаться в Бордо; привязанность моей должности ко Двору вскоре обяжет меня туда вернуться; ведь я ей и вправду говорил, что получил отпуск на четыре месяца, но, наконец, один из них уже прошел; остальные пробегут так же быстро, когда бы даже это и был более долгий срок, чем этот — значит, нам надо задуматься, как бы устроиться, чтобы видеться всегда. Она меня молила в то же время соизволить написать ко двору, говоря мне, что из признательности к ней и по моей доброй воле я просто [218] должен употребить все мое влияние и влияние моих друзей, дабы довести это дело до благополучного окончания.

Я был в восторге от той горячности, с какой она приняла мое предложение. Любовь, впрочем, не имела абсолютно никакого отношения к моей радости; дебош и политика связали нас любовной интрижкой скорее, чем какая-то сердечная привязанность. Не то чтобы она не была достаточно мила, и даже многие на моем месте составили бы себе на этом кругленькое состояние. Но либо не всем суждено любить всех подряд, либо мне не нравилась любовница, делившаяся своими милостями с другим, но я приближался к ней более для того, чтобы сохранять репутацию славного кавалера, какую я снискал себе подле нее. Мое поручение в отношении Принца де Конти также заставляло меня ей угождать. Саразен нашел препятствие нашим намерениям в том опасении, какое этот Принц испытывал к своему брату. Хотя он был очарован портретом племянницы Кардинала, что этот Секретарь показал ему, как ни в чем не бывало (поскольку он еще не заговаривал с ним о его браке с ней и хотел предварительно послушать, что тот скажет об этом портрете), он так дрожал, когда думал, как разъярится Принц де Конде, если брат его действительно бросит, что никак не мог на это решиться. Саразен, однако, был настолько ловок, что пользовался любыми резонами, какие только могли его тронуть. Он неоднократно замечал ему, что его брат в тысячу раз больше доверяет Марсену, чем ему; таким образом, откровенно говоря, именно в его руках находится вся власть, тогда как он облечен ею лишь для вида. Да если бы он захотел сказать об этом всю правду, он сам прекрасно осознавал, он не осмеливался решительно ничего сделать без предварительного уговора с ним; все важнейшие Гонцы из Нидерландов направлялись прямо к Марсену, тогда как он принимал лишь тех, что приносили ему решения, уже [219] принятые между ними обоими; все его истинные слуги с негодованием взирали на все это и во всякий день обращали мольбы к небу, дабы увидеть его избавившимся от этого рабства; если он соблаговолит над этим хоть немного поразмыслить, то вскоре даст им такое удовлетворение; во-первых, его призывала к этому честь, наиболее могучий мотив из всех, способных всколыхнуть душу Принца; но если ему требуется еще и другое побуждение, то он ему скажет, что в не меньшей степени здесь шла речь и о его собственных интересах. Все достояние его брата, а оно было очень значительно, теперь конфисковано, и, по всей видимости, оно никогда не будет ему возвращено, поскольку обязательства, в какие он во всякий день вступал с Испанцами, были так велики, что казались нерасторжимыми. В самом деле, этот Принц, неудовлетворенный городами, что он взял в Шампани, отступая к ним, готовился вторгнуться еще и в Пикардию, чтобы все там предать огню и мечу. Он даже поклялся им никогда не заключать Мира без их участия и не ждать отныне никакого возвышения кроме того, что они ему смогут предложить.