Садек Хедаят - Стервятники

СТЕРВЯТНИКИ

Керосиновая лампа на полке в нише задымила, но женщины, сидевшие на подушках, не замечали этого. Одна из них, одетая в черную чадру и сидевшая на почетном месте, была, видимо, гостьей. Она чуть покачивала головой и то и дело вытирала нос большим платком. Другая, в домашней, защитного цвета чадре, плотно натянутой на лицо, притворно плакала.

Дверь отворилась, вошла женщина с распухшими от слез глазами — это вторая жена принесла кальян, поставила его перед гостьей, а сама села поодаль. Женщина, сидевшая около гостьи, вдруг разрыдалась, начала рвать на себе волосы и бить себя в грудь:

— Дорогая моя Биби-ханум, ведь это был не муж, а жемчужина! — кричала она. — Клянусь, я не ценила его! Он ни разу, ханум, мне «ты» не сказал... О мой бедный муженек! Он не умер, а сгорел, его убили.

Чадра сползла с головы, выкрашенные хной волосы упали на лицо, женщина свалилась на подушку и лишилась чувств.

Не выпуская изо рта трубку кальяна, Биби-ханум обратилась к пришедшей:

— Наргес-ханум, не найдется ли здесь куска штукатурки 1и розовой воды?

Наргес очень спокойно поднялась, достала с верхней полки бутылку розовой воды, подала ее гостье и шепотом сказала:

— Все эти обмороки — одно притворство. Когда умирал Мешеди Раджаб, она успела стянуть у него из кармана часы.

Биби-ханум растерла больной руки, дала понюхать розового настоя, и та пришла в себя. Поднявшись, она проговорила:

— Видишь, какие беды свалились на меня? Сегодня утром Мешеди, сидя на кровати, говорил мне: «Закури папироску и дай ее мне». Я дала ему папироску, он покурил, и ему стало плохо. «Ну, — сказал он, — я умру, но что мне делать с тобой, как отблагодарить тебя?» — «Дай бог, чтобы ты подольше жил, — ответила я ему, — мне ничего не надо». — «Что касается Хасана, то за него я не беспокоюсь — он устроит свою жизнь, а вот за тебя, — сказал мне Мешеди, — у меня сердце болит, жалко мне тебя. Если хочешь, напиши, что я завещаю тебе дом, я подпишу».

— Не расстраивайся, Маниже-ханум, дай бог, чтобы твой сын был здоровым. — Биби-ханум глубоко вздохнула и протянула вдове кальян. Маниже взяла трубку, и при этом движении на ее запястье сверкнули золотые браслеты.

— Нет, проговорила Маниже, — без Мешеди Раджаба я не могу жить на свете. Я бедная, беспомощная женщина, долгов у меня — по горло, да и сын сейчас не в городе. Нет, не могу я оставаться в этом доме. Здесь даже этот коврик — не мой, а принадлежит бедному сиротке. Когда Мешеди был при смерти, он просил меня: «Разыщи ключи, а то чего доброго кто-нибудь ими завладеет».

Наргес, сидевшая у дверей, тихонько всхлипывала.

— Да, ханум,-—заговорила снова Биби-ханум,— хороший человек был Мешеди Раджаб, помилуй его бог на том свете! Неделю назад я зашла к нему в лавку купить для ребенка Рокийе лекарство; да простит его аллах, сколько я ни настаивала, он даже не взял у меня денег. «Как, — говорит, — я могу брать деньги у такого человека...» Чем же он болел, что так быстро растаял?

— Три дня и три ночи я не смыкала глаз. Я, ханум, неотступно сидела у его кровати. Ходила в мечеть Джаме за заклинанием против возбуждающих снов. Приводила к нему лекаря. Тот сказал, что больной переел холодной пищи, и поэтому велел прикладывать к животу Мешеди согревающие средства. Я сделала ему настой из воловика, давала маковку и анис, цвет ворсянки, ветреных ягод, померанцевых листьев и другие травы. Два дня ему было лучше. Сегодня утром, когда я подошла к его кровати, Мешеди протянул руку к моим локонам и сказал: «Маниже, ты много для меня сделала, и если я чем-нибудь тебя обидел, то прости меня, сними с меня грех. Если я при жизни твоей взял другую жену, то сделал это для того, чтобы у тебя была служанка...» — и он еще раз попросил очистить его душу. Тут я набросилась на него. «А ну, поднимайся, вставай, — крикнула я. — Чего распустил нюни, как баба? Иди в лавку, займись делом». Дорогая ханум, вышла я на секунду вздремнуть, а вместо себя к Мешеди послала Наргес, чтобы она побыла около него. Но, милая ханум, клянусь своим единственным сыном, что не вру, — около полудня я проснулась и вижу, что ему стало хуже. Подумай, за один час, на который я отлучилась, он так изменился.

Биби-ханум вытерла нос платком и многозначительно кивнула головой.

В разговор вмешалась Наргес:

— С больной головы да на здоровую! Ври, да знай меру. Пока он, прости его аллах, был жив, ты жаждала его крови, а теперь вдруг он стал тебе таким дорогим? Я-то знаю, как ты над ним издевалась. Биби-ханум, пусть будет проклята моя молодость, если я говорю неправду, только я и ухаживала за Мешеди, а она ела да спала. Ишь, хочет свалить все на меня. Я, видите ли, убила его! А почему не ты? Ведь ты держала в своих руках ключи, всем командовала, а меня выставила за дверь.

— Какая наглость! — возмутилась Маниже. — К тебе же никто не обращался, а ты, как горох в похлебке, суешься во все разговоры. Знаешь что, паршивая девчонка, у тебя еще молоко на губах не обсохло, я с тобой церемониться не буду.

— Помолитесь богу, пошлите проклятье шайтану. Наргес-ханум, уйдите отсюда, — сказала Биби-ханум.

Со слезами на глазах Наргес вышла.

— Если моя жизнь была счастьем, то ослиную жизнь можно назвать раем. Один бог знает мои мучения. Полюбуйтесь, как я живу! Ну разве я могу оставаться в одном доме с этой цыганкой?

— Не обращайте на нее внимания, это подействует лучше, чем сто плетей, — ответила гостья.

Маниже продолжала прерванный разговор:

— Так вот, ханум, я была у бассейна и вижу: Наргес бьет себя по голове и кричит: «Идите сюда, Мешеди умирает!» Ханум, чтоб вам не знать горя, побежала я, вхожу в комнату, гляжу, Мешеди извивается, как змея, тяжело дышит, запрокинул голову, стиснул зубы, побледнел, как кислое молоко, нос его вытянулся, как палка, дыхание сперло. Я побежала за зеркалом и поднесла к его губам. Что со мной было! Я била себя по голове, рвала на себе волосы. Не приведи господи никому такое. Потом я размешала в воде немного святой земли, которую вы привезли из Кербелы, и хотела напоить мужа, но невозможно было разжать зубы, и святая вода текла мимо рта. Я закрыла ему глаза, подвязала челюсть и послала за Шейхом Али. Выдав наличными двадцать туманов, я поручила ему похоронить Мешеди Раджаба. Тело покойного, ханум, не пролежало и двух часов. Сейчас его, должно быть, уже похоронили.

Маниже передала кальян Биби-ханум.

Кивнув головой, гостья вновь завела разговор:

— Каким добрым человеком он был, царство ему небесное. Быстро дух его отлетел, пусть он удостоится милосердия аллаха. А наш-то покойник ведь несколько дней пролежал!.. А сколько лет, ханум, было Мешеди Раджабу?

— Клянусь жизнью, он был еще молодым, довольно крепким. Бывало, вспоминал, что, когда убили шаха, ему было сорок лет, а с тех пор лет двадцать, наверно, прошло. Мужчина в пятьдесят — еще молодец. Он был, что называется, мужчиной в соку. Это Наргес дала ему что-то съесть. Порази меня бог вместо него! Ох, надоела мне эта жизнь...