Александр Янов - Россия и Европа- т.2

121Там же.

12?

Там же, с. 70.

12*?

Там же, с. 72.

124Там же, с. 70.

lie

эТам же, с. 75.

126Там же, с. юг.

Как видим, сценарий Погодина действительно завоевал себе сто­ронников на самом верху имперской иерархии. В конце концов не­сколько месяцев спустя после этого разговора Александру Николае­вичу предстояло стать императором России. Но волнует нас сейчас не столько влияние Погодина (все упомянутые персонажи говорят уже, как мы слышали, на его языке), сколько полная невозможность диа­лога между сторонами, одной из которых требования России пред­ставляются естественными и справедливыми, а другой — смертель­ной угрозой. Чем еще, спрашивается, если не европейской войной, могла закончиться такая ситуация, созданная, как мы видели, даже не столько Николаем, сколько взращенными под крылом Официаль­ной Народности политическими идеологами в конце его правления?

Более того, и во все последующие царствования Романовых от­ношения с Европой, пусть вполне мирные, даже союзные, должны были — при невозможности честного диалога — оставаться не ми­ром, а перемирием. Так, собственно, и ответила Тютчевой на её от­чаянные жалобы в 1856 году новая императрица: «мир необходим; впрочем, это будет только перемирие». 127Так и суждено было этим отношениям длиться, покуда неразрешимый парадокс не оказался разрублен мировой войной и гибелью имперской элиты.

И ведь с точно такой же необратимостью обрубила погодинско- уваровская формула диалог между поколениями в самой России. Это очевидно, едва сравним мы чаадаевский текст с тютчевскими или с погодинскими. Ну, возьмите хоть грандиозную фантазию о «ве­ликой империи Востока», слабым и неполным очертанием которой была якобы империя византийских кесарей. Нам и на мысль не при­ходило, отвечал на это Чаадаев, чтобы петровская, европейская Россия «могла быть законной наследницей древней восточной им­перии». Ему это представлялось противоречием в терминах. В кон­це концов Византийская империя управлялась, с его точки зрения (как, впрочем, и с точки зрения сегодняшней науки), совершенно так же, как и современные ей азиатские империи.

С порога отметал Чаадаев и мысль, что на России «лежит наро­читая обязанность вобрать в себя все славянские народности и этим путем совершить обновление человечества». Словно бы «по­глощение» Россией славянской Польши сколько-нибудь продвину­ло человечество по пути обновления. Словно бы не стала «погло­щенная» Польша лишь неугасающим очагом жестоких конфлик­тов — как между Россией и Европой, так и внутри самой России. Да и кто сказал, что католические Чехия, Венгрия, Словакия или Хор­ватия пожелали бы стать частью задуманного Погодиным Союза? Разве не больше оснований было предположить, что их «поглоще­ние» привело бы лишь к еще большему уподоблению России Отто­манской империи и «Польш» стало бы в ней после этого, по крайней мере, пять? И разве, наконец, не поучителен был опыт православ­ной Греции, которая, едва получив независимость, потянулась во­все не к единоверной России, но к «еретической» Европе? И так ли уж трудно было предвидеть, что, обретя независимость, последуют за нею и православные Сербия с Болгарией?

Ирония в том, что Чаадаев, человек александровского време­ни, был прав, отметая аргументы «новых учителей». Как выясни­лось впоследствии, освобожденные славянские народы и впрямь оказались еще более неблагодарными клиентами самодержавной России, нежели греки. Короче, ничего хорошего для России, не го­воря уже о человечестве, «наполеоновская» мечта Погодина не обещала. Но он-то был уверен, что обещала — и николаевская эли­та поверила ему, а не Чаадаеву, И ей образование Славянского Со­юза под эгидой России казалось теперь единственным средством «обновить обветшалую Западную Европу, которая изобрела ланка­стерские батареи, пексановы пушки и пули Минье, но утратила ве­ру, погасила поэзию, лишилась человеческого чувства и, отрекшись от Бога, слепила златого тельца себе для поклонения». 128

Короче говоря, если верить Погодину, Европа вернулась к язы­честву, готова снова впасть в варварство. Говоря словами сегод­няшнего культурного болгарина, «у них все позади». А славяне во главе с Россией, напротив, «призваны, — я лишь цитирую Чаадае­ва, — спасти цивилизацию посредством крупиц этой самой цивили­зации, которые недавно вывели нас самих из нашего векового оце­пенения». Согласитесь, что Чаадаеву так же не было тогда смысла спорить с Погодиным, как нам сегодня с «культурным болгарином».

1

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 221(выделено мною. —А.Я.)

Мы просто живем в разных временных измерениях. Я не говорю уже, что вся идея славянского «обновления Европы» решительно противоречила заявлению самого Погодина о том, что «пусть живут себе европейские народы, как знают...»

Глава шестая Рождение

наполеоновского комплекса «СвЯТОв ДвЛО» ИЛИ

«законная добыча»?

Компромисс с Европой, между тем, был то­гда еще вполне возможен. В конце концов всё, чего добивалась она от России, это признать очевидное. Просто нельзя было в середине XIX века строить политику великой державы, исходя из архаической идеи религиозно-расового родства со славянским и православным населением соседнего государства. Тем более выглядело это стран­но, что в начале 1840-х, как видели мы в предыдущей главе, Нико­лай с этим согласился. Почему же отказался он от компромисса де­сятилетие спустя? Ведь ровно ничего унизительного для России не заключалось даже в тех знаменитых «четырех пунктах», в условиях, на которых союзники соглашались прекратить войну еще в ноябре 1854 года. Судите сами. От России требовалось: разрешить свобод­ный проход всех судов через проливы и свободный выход из устья Дуная, отказаться от владычества над дунайскими княжествами и согласиться на общеевропейский протекторат над турецкими хри­стианами. И это все.

Как видим, никто в Европе не намеревался ни закупоривать России выход из Черного моря, ни выдавать бедных христиан на расправу «гнусному исламу». И тем не менее Николай отверг эти «четыре пункта» с порога. Больше того, петербургская элита возму­щалась, по словам А.Ф. Тютчевой, даже тем, что они вообще обсуж­даются, «компрометируя то, что у нас еще осталось: нашу честь и наше достоинство».[28] Так что же произошло в российском полити­ческом истеблишменте за десятилетие, отделявшее Лондонские со­глашения начала 1840-х от конфликта по поводу турецких христиан в начале 1850-х?

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса «Святое дело» или

«законная добыча»?

По мнению Погодина, произошло вот что: «Император Николай не может долее терпеть владычество турок, не может физически, не только нравственно, точно как Владимир Святой не мог терпеть пече­негов, Мономах половцев, Иван III монголов». 130В действительности, дело было, конечно, не во внезапно овладевшем Николаем отвраще­нии к туркам, но втом, что в Петербурге сложился новый политичес­кий консенсус, непременной составной частью которого был теперь Славянский Союз и «Петербург в Константинополе». И консенсус этот открывал возможность одним рывком наверстать десятилетия, поте­рянные в бесплодных попытках подавить европейскую революцию. Короче говоря, дело было в том, что наполеоновский комплекс Рос­сии обрел, наконец, адекватную идеологическую форму.