Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

чехов битвы с Габсбургами у Белой горы в 1620 году три последующих сто-

летия, не имея своей государственности, «чешские бабы рожали детей, пере-

давая им национальное сознание и родную речь как форму культурной са-

мозащиты против агрессора. Можете представить моральную стойкость это-

го народа, внешне плохо просматриваемую, но внутренне очень сильно про-

низывающую сознание чехов и словаков их национальную гордость» 4.

Мы встретились с Зимяниным в подмосковном Доме отдыха «Усово»,

куда мне было разрешено приехать. «Чем не Крконоше?» – Зимянин вскиды-

вал глаза на верхушки старых сосен. Известный партийный функционер,

опытный дипломат (до Чехословакии был послом во Вьетнаме), главный ре-

дактор «Правды», он вспоминает о Пражской весне без раздражения, а с же-

ланием объяснить затмение, тогда нашедшее на власть в СССР, от которой

он, как честный человек, отделять себя считает неприличным.

«На первых порах топорного вмешательства в чехословацкую жизнь с

нашей стороны не было. Это появилось позднее, когда обнаружилось, что

социальная структура страны, национальные отношения внутри очень не-

просты, а компартия не особенно сильна, крупных личностей, кроме Гот-

вальда и Запотоцкого, раз–два, и обчелся. У нас, говорил мне Новотный, 14

миллионов народа, из них 13 миллионов это наши люди, а триста–четыреста

тысяч – буржуазия, чиновничество, националистически настроенная интел-

лигенция. Их меньшинство, но это самая образованная часть населения, вла-

деющая мыслями народа, его духовным развитием. Мы всегда чувствовали

напряженность между чешской частью и словацкой частью населения; не-

смотря на декларированное равноправие, страной все же руководили чехи.

Была разделена и интеллигенция.

У нас думали: мы большие, сильные, а они маленькие, будут послушны.

И когда волны репрессий, накрывшие нашу страну, хлынули в Восточную

Европу, достигли Чехословакии, казалось, мы чехов окончательно приручи-

ли.

Хотя у меня темперамент не флегматичный, скорее живой, если не хо-

лерический, я старался с ними работать спокойно, с открытой душой, честно

высказывал свое мнение. Конечно, я шел в русле политики своей партии,

должен был укреплять то, что называлось диктатурой рабочего класса. В

действительности это была диктатура чиновников: партийных и околопар-

тийных, всех, кто старался в этой сложной ситуации занять место под солн-

цем. Многое, увы, мы стали понимать запоздало».

Мы с Зимяниным говорим о чешском характере.

Заблуждается тот, кто думает, будто накануне военной экспансии все

чехи жили в тревожных предчувствиях и панически гадали, как защитить

отечество. Приписывать им в те дни утилитарные заботы означало бы не

представлять психологию народа. Будучи благодарным сильному соседу за

освобождение, испытывая к нему искренние чувства, сознавая собственную

уязвимость рядом с ним, он мог демонстрировать, иногда вызывающе, свою

от него независимость. Политические игры «верхов» будоражили интелли-

генцию, молодежь, отчасти образованных рабочих. Это дразнило, кружило

голову, но эйфорию осаживало предчувствие, что расслабленность не может

продолжаться долго, что-то должно случиться. Между тем, в лесах Шумавы, в

рыбном Тршебоньском краю или на виноградниках Южной Моравии разго-

вор через ограду с соседом про привес поросят был важнее, чем перебранка

политиков в Праге или в Москве. Вряд ли кто мог подумать, что сильный

славянский брат однажды может двинуть сюда свои танки.

В середине июня 1968 года Брежнев просит Зимянина, тогда главного

редактора «Правды», полететь на неделю в Прагу, присмотреться, что все же

происходит. Зимянин был у Дубчека. «Начали обмен мнениями. Он свое, я

свое, он мне излагал то, что писали чехословацкие газеты. А тут как раз вы-

шли «Две тысячи слов» в «Млада фронта». «Слушай, Саша, – говорю ему, – то,

что печатает «Млада фронта», это же непозволительно! Вы должны пони-

мать, что все из Праги в Москве читают через лупу». А он мне: «Но я не могу

это запретить». – «Почему нельзя сказать газете, чтобы не хулиганила?» –

«Это может только прокурор…» Несколько раз ему при мне звонил Черник.

Была явно раздраженная реакция на мой визит: «Чего он у тебя сидит?» Я

это слышал. Беседа затянулась до двух часов ночи. Прощаясь, говорю: «Про-

стите, товарищ Дубчек, я вас не узнаю и считаю наш разговор оконченным.

Сожалею, что он не привел к доброму согласию. Нужно отдавать себе отчет,

что ваша линия угрожает серьезными осложнениями в наших отношениях».

Он искренне изумлялся: «Что вы, как вы можете так думать!»

На другой день Зимянин вылетел в Москву и рассказал Брежневу о бе-

седах в Праге. «Я не призывал к вторжению, а только доложил: обстановка

напряженная. Я сам тогда не думал, что дойдет до трагедии».

Он не думал об этом и в суматошном июле и августе, когда поздними

вечерами при свете настольной лампы подписывал в печать полосы «Прав-

ды» с разгромными статьями штатных политических обозревателей, раз-

драженных чехословацкими реформами. Умный человек, он знал цену мате-

рым газетным волкам, они были своими людьми в коридорах власти. У него

не было ни возможности, ни желания, ни даже мысли унять их прыть.

Мне рассказывали про неприятный инцидент, случившийся в те дни в

кафе-столовой «Правды», тогда расположенной на другой стороне улицы.

Известный политический обозреватель Юрий Жуков, яростнее других напа-

давший на пражских реформаторов, обедал за столом, когда к нему обратил-

ся неизвестный человек. Жуков был уверен, что это один из поклонников

его острого пера, и с улыбкой поднял на него лицо. А человек с размаху нанес

ему две пощечины: «Вот тебе за Чехию, а вот за Словакию!» Никто не успел

сообразить, что произошло, как незнакомец исчез. Будь это в здании редак-

ции, его бы задержала охрана на выходе, но столовая выходила на улицу, че-

ловек затерялся среди прохожих.

В ночь с 20 на 21 августа в Москве светилось окон больше обычного;

бодрствовали партийные чиновники, армейские штабные офицеры, сотруд-

ники службы безопасности, руководители транспорта… Два человека в раз-

ных районах города подолгу говорят меж собой, не давая отдохнуть аппара-

там правительственной связи. Одна трубка у Алексея Николаевича Косыги-

на, председателя Совета министров СССР, другая у Михаила Васильевича

Зимянина, главного редактора «Правды». Оба одной рукой держат у уха

трубку, другой черкают текст и вслух перечитывают. Это называлось – со-