Андрей Зубов - Русский XVI век: от соборности к опричнине

Через сто лет, на соборе 1666-1667 годов будет сказано тремя патриархами, что «Сказание о Мономаховом венце» написано «от ветра головы своея». Но тогда это было все настолько серьезно, что даже в официальные документы входило — Иван Васильевич — самодержавный природный государь, а весь народ — его рабы. Уже не смерды даже, а рабы. И что хочу со своими рабами, то и делаю. Хочу — казню, хочу — милую.

Иван IV мечтает стать таким самодержцем, чтобы каждое движение его пальца исполнялось беспрекословно, чтобы ни одного слова вопреки он не слышал. Он хочет весь дух страны переиначить, но боится — вообще, он довольно трусливый человек, как и все тираны. Кстати, когда он сам повел войска в Ливонию, он с треском проиграл. Это тоже наложило серьезный отпечаток на его психику. Лучше не испытывать на поле брани свою судьбу, а казнить воевод — и неудачливых, и слишком удачливых.

И Иван Васильевич принимает решение, достойное Макиавелли. Пожалуй до этого и флорентинец бы не додумался. Он решает свою страну разделить и создать внутри соборной и во многом самоуправляющейся русской державы свой абсолютистский удел, где он абсолютный владыка — православный Навуходоносор. Вот это и есть опричнина.

Опричнина — это то, что получала вдова князя после смерти своего мужа, то есть, та собственность, в которую не могут входить ни дети, никто иной. Это — ее содержание, это «оприч остального» то, что получала вдова. Вот царь Иван получает опричнину как вдовец, которого не принимает Россия.

В конце декабря 1563 года исчезает царь Иван Васильевич, и никто не знает, где он. Подозревают, что он вообще сбежал куда-нибудь за рубеж. Все теряются в догадках, кричат и плачут, а царя нет. Потом Иван Васильевич объявляется в Александровой слободе. Народ просит, чтобы он вернулся на Москву и правил по старине. Но Иван говорит: нет, всё разделяем. Вот это мое — и тут мои порядки. А это ваше — земщина. Он делит Русь на опричнину и земщину. Земщина — это вот так, как раньше, с самоуправлением, с боярами, с Соборным уложением 1550 г. А опричнина — это то, где я делаю, что хочу. Моя вотчина. Причем себе он берет самые защищенные земли центральной и северной Руси, а земщине отдает самые волнуемые набегами земли по границам Литвы и Крымского ханства. И всё это во время им же развязанной войны с Европой.

Заключается некий социально-политический договор. Люди согласны на опричнину.

После этого начинается террор. Причем, мы знаем это в первую очередь — конечно, есть и летописные свидетельства, есть те же письма Курбского — но, слава Богу, в XX веке нашли несколько воспоминаний опричников западных (особенно Генриха Штадена), которые участвовали в этом всем деле, которые оставили свои воспоминания на своей родине. Их нашли, перевели, сейчас они в нашем распоряжении, теперь мы знаем, что там было. Вместо боярского слоя, который управляет земщиной, набирается всякая шваль отовсюду. Лишь один боярин князь Вяземский оказывается в опричнине. Все остальные — это или мелкое дворянство, или вообще люди с совершенно сомнительным прошлым, или какие-то убежавшие до этого в казаки, или это татары, только вчера крещеные, а может и не крещеные — никто не проверяет. Или это немцы и вообще какие-то иностранцы. Потом уже, когда будет расширяться опричнина, если какие-то бояре захотят вступать в опричнину, и их пустят туда, то тогда они должны отречься от всех прав своего состояния боярского и как бы стать заодно с простым людом. Это, кстати, очень привлекало советских исследователей, особенно Покровского, говорившего… о демократизме опричнины.

Но демократии в опричнине не больше, чем в воровской шайке. Опричнина — это собрание люмпен-массы. И мы знаем, что эта люмпенская масса просто грабила, никакой идеи не было — ни Великой Руси, ни Царской власти. У них была одна идея — побольше награбить и вообще весело пожить. Когда читаешь описания Генриха Штадена, волосы на голове становятся дыбом, я не буду это повторять — это невероятно отвратительно. Причем громили всё, громили монастыри, громили церкви, громили боярские усадьбы, громили совершенно простые избы, брали все мало-мальски ценное, насиловали девиц и женщин, убивали мужчин. Штаден говорит, что он вышел из Москвы с одним конем, но набрал по дороге молодцов, сам их принял в опричнину, и эти двадцать молодцов вернулись потом с пятьюдесятью конями и сорока телегами скарба. Он просто объехал окружающие Москву села и деревни.

Вторая вещь — началось массовое переселение. Бояр, которые имели вотчины в опричной части Руси, их выгоняли, причем просто выгоняли, если не было причин казнить, просто выгоняли с женами и детьми на улицу. И говорят: вот ваше новое место, в земщине, где-нибудь, например, в Козельском уезде, вот туда идите. Но ничего нельзя взять, ни коровы, ни одежды, ни золота. Ничего. Они с клюкой шли. Когда они приходили, им давали земли, на которых жили крестьяне. А шла война. Они должны были тут же выставлять войско. А какое войско, если у них ничего нет. Соответственно, с этих крестьян они брали за один раз десятилетний оброк, крестьяне разорялись. В итоге перемещение населения привело к полному экономическому разорению Московской земли. Если к этому прибавить еще военные поражения, поборы и постоянные бандитские налеты. Станет ясно как небогатую, но полнокровную страну опричный эксперимент за десять лет превратил в запустелое пепелище с совершенно терроризированным и сильно поредевшим населением. Новгород Великий выжжен дотла. Его жители, включая монахов и священников — перебиты или угнаны на южную границу. Не многим лучше участь Торжка, Твери…

Все, кто пишут об этом времени, будь то Соловьев, будь то Платонов, будь то Георгий Федотов, они все стесняются говорить, что творили опричники, да и сам царь. Ужасные преступления на сексуальной почве, жесточайшие немотивированные убийства, казни такой изощренности, что просто человеческий язык это не может выговорить. Ограничусь словами митрополита Московского Филиппа: «Доколе хочешь ты лить неповинную кровь твоих верных людей и христиан? Доколе неправда будет царить в русском царстве? Татары и язычники, весь свет говорит, что у всех народов есть закон и правда, а на Руси их нет. Во всем свете преступники, которые ищут милосердия у властей, находят его, а на Руси нет милосердия и для невинных и праведных… Бог взыщет с рук твоих невинную кровь. Камни под ногами твоими, если не живые души, возопиют и будут обвинять тебя и судить». Естественно все знают судьбу митрополита Филиппа. По повелению царя Ивана его первого из всех митрополитов свели с кафедры и убили за это обличение. Такое впервые произошло на Руси.

У царя Ивана никакого конфессионального фанатизма не было. Был религиозный бред — истерические покаяния после умонепостигаемых жестокостей, Но фанатизма не было. Об этом свидетельствует сватовство Ивана Грозного в 1582 году. 52-х летний, по тем временам, старый человек, он при живой седьмой жене Марии Нагой, у которой только что родился сын Дмитрий, посылает послов к Елизавете Английской. Он просит, чтобы кто-нибудь из ее родственниц королевского дома стал его законной женой. При этом царь велит передать, что веру менять жене не обязательно, она может оставаться англиканкой. Поскольку еще в лучший период Ивана IV в 1553 году открывается торговля очень интенсивная между Англией и Россией через Архангельск, и англичане наживают большие деньги, ну и русские от этого немало имеют, то Елизавета совершенно не хочет рвать отношения с Россией. Но, разумеется, она ни одну свою соотечественницу за это чудовище не отдаст. Поэтому она говорит: я уже наметила, у меня есть чудная племянница Мэри Гастингс, но она пока немного больна… Религиозная идеология нужна была Ивану для внешнеполитического и внутреннего употребления. На себя самого принципы православной веры потомок Навуходоносора и Августа не распространял.