Ольга Горовая - Дурман

Не дышит почти. И не понимает, что свои пальцы в его плечи вдавливает. Так сильно! Даже через ткань, наверное, царапает и следы оставляет. А Виталий не отодвигается. Держит впритык. И своим ртом по ее коже скользит, продолжая разговаривать. С закрытыми глазами, как на ощупь, только губами пробует, исследует, изучает ее лицо. Словно забыл за эти дни.

- Только, проблема у меня, Таня. Или у тебя, по ходу, - хмыкнул, прижавшись с силой к ее скуле. Поцеловал веко, заставив глаза закрыть. - Не стоит у меня на них. Не нужны мне эти девки. Свою хочу. Вредную и принципиальную. Которая говорит, что любит. И кричит, потому что не может молчать, когда я внутри. Мне твой запах нужен, который на подушке до сих пор, и я не даю поменять постель, запрещаю. И ночами др**у, утыкаясь носом в эту гребанную подушку! Что мне, девок этих, в твой халат закутывать и так трахать? С закрытыми глазами, чтобы думать, что это ты? Чтоб они - тобой пахли?! Так делать, Таня? Да?!

Под конец он снова ее встряхнул, хрипло шепча Тане в самое ухо. Задевая губами мочку, царапая небритым подбородком шею.

А ее в жар. И колотит все сильнее.

Противно от того, что говорит такое, что мысль о тех девках допускает, от вероятных картин, которые описывает - его с другими. Больно жутко.

И сладко одновременно! Потому что признался - аж настолько ему необходима. И снова больно потому, что выхода нет… И от этого голова на куски разрывается, грудь давит, будто плитой.

А разум побоку! «В топку» здравый смысл от злости, от жадности в нем, от любви и ревности!

Обида между ними дикая. Плотная. Стоит стеной прошлый разговор и обвинения. Пощупать, кажется, можно.

Злость бьет по мозгам, по всем рецепторам. Его. Ее.

И обоих колотит, ломает из-за этого. Видно же: в ошметки, в пыль.

А все равно: ни она, ни он не могут остановиться. Непреодолимым кажется то, что между ними всегда было, и сейчас пылает, несмотря на обиду и злость.

- Нет!! - вразрез с его шепотом закричала она, еще сильнее вдавив ногти ему в плечи.

Бросила, обхватила Виталия за шею трясущимися руками. Непонятно: обняла или сдавила так, что и воздух ему перекрыла, кажется.

- Не так надо! Не так! Мой, - голос упал до шепота.

Потому что опять: глаза в глаза. И жарко так, что испарина над губой выступила. А она за него держится, как за самое ценное и дорогое, что вообще в ее жизни есть. Не может отпустить, хоть и помнит, что неправильно. Нельзя. Только и он ее с такой силой держит, что Таня дышать не может.

Вдох-выдох. И обоих накрыло пониманием неизбежности. Не отступиться теперь. Не расцепить объятий.

- Вот и я думаю, на хрена мне эти подстилки, если у меня своя женщина есть? Моя только, - выдохнул ей в рот.

И так жадно на губы накинулся. Проглатывая ее стон, обгладывая рот, вжимая в себя все тело Тани двумя руками. Неудобно и больно. И в голове дурдом. И воздух кончился. А она не может молчать, стонет. В затылок Витали пальцами впивается, царапает ногтями. Губы его кусает, как и он ее. Шею целует, затягивая кожу, оставляя засосы и следы. И он стонет с ней в унисон от этого. Хрипло, с потребностью.

Виталий упер ее спиной в стену, подхватил, приподнял, заставив обхватить его пояс голыми ногами. Вдавил своей грудью, всем телом в обои. Охватил, сжал ладонью щеку. Зафиксировал подбородок, придавил. Слишком сильно, до белых пятен на ее коже под его пальцами. Зря пил - самоконтроль на фиг… А не может ослабить. Чтобы не отворачивалась, чтоб губы Тани - в его власть, полностью. Все ему.

Застонал, когда сжал голую кожу на бедре. Жадным, даже грубым движением прошелся вверх по ноге, стиснул ягодицы. Вдавил свои напряженные бедра ей в промежность, так, что Таня задохнулась. Или это потому, что он у нее весь воздух отобрал, не давая дышать, целуя, нападая на губы? Собой заменяя дыхание.

По фигу! Все в сторону! Он по ней за эти недели так изголодался! Ни слова не соврал, уже задолбался один в их постели лежать. Бесился и с ума сходил, просыпаясь ночью, дурея от запаха ее духов, кожи Тани, ее шампуня, оставшегося на простыне, подушках! Злился, обижался, сатанел от обиды на нее, на это тупое, жестокое и глупое решение. На честность ее, долбанную. На совесть ханжескую. И все равно - хотел, нуждался, умирал без этой женщины. Не отдавал домработнице простыни и халат ее.

Вот и послал все к черту! На кой фиг ему эти девки: Маши, Лены, безымянные телки? У него есть Таня, и все права на нее. Сама их дала ему. Сама «люблю» кричала. Сама подписалась…

Не отпустит. Не может. Даже несмотря на обиду и злость на нее. Несмотря на все, что Таня отчебучила и что ему в вину вменяла! А сейчас так и подавно! Виталием только жажда, потребность в ней и управляла. Плохо контролируемая из-за всех этих недель порознь. Чересчур жадная, из-за болезненного накала между ними.

Когда Машка перед ним телесами трясла, понял: какого черта он должен какой-то девкой довольствоваться, если у него Таня есть? Его! Настоящая, искренняя, желанная до одури! Даже в обиде и этой своей ханжеской святости - честная, ничего не скрывающая и не притворяющаяся ради своей какой-то выгоды. Ее хотел. До боли, до криков, до отупения, чтобы больше ни о чем не думалось. Вот и приехал.

А сейчас уже и не мог думать, даже если бы захотел. Мозги отрубились. Или в пах перекочевали.Сердце в животе, кислорода не хватает.

Рот ее выпустить не может. Жадно, жестко. Нападает вновь и вновь. Глотает ее стоны. Кайф! Чистая нирвана! Он каждый чертов день за последние недели - об этом и мечтал!

А ладонь уже под футболкой. И грудь сжимает, мнет, а Таня сильнее стонет. Но не от боли, он же чувствует Таню, как себя. И ее так же на куски разрывает это все. Просто не хватает выдержки, вообще забыл о том, что оно такое. И сдержанность - по нулям. Слишком нужна ему. На уровне воздуха. Больше чем еда и вода, у него, чтобы сравнить, до хр**а опыта, может оценить! И неважно уже, что там друг другу сказали, и по каким болевым точкам пушками гахнули! Сейчас все не о том.

Оттянул ее белье в сторону, и пальцами, бл***, дрожащими, как у пацана, внутрь нее, туда, где горячо и влажно. Таня задохнулась, вцепилась в кожу, царапая ему шею. И так стонет, что, небось, все соседи в курсе уже, чего тут происходит. А ей по фигу. И ему тем более.

У самого испарина на затылке, и голос осип. А она стонет без остановки, подаваясь вперед, ему навстречу. Стянула пальто с его плеч. Рубашку дергает, пытается пуговицы по ходу расстегнуть и целует тут же его шею, подбородок, кадык. А он снова ее губы ловит, нападает, подчиняет. Наказывает за свою обиду и боль, и тут же заглаживает, дурея от того, когда ей хорошо. Не может отказать Тане в этом, самому необходимо, чтоб ей «в кайф». Колотит обоих. «Крышу» рвет.

- Тебя хочу! - стонет ему в рот. - Всего. Полностью! - и сама вперед, насаживается на его руку.