Gurulev - Rosstan

– Можно? – приезжий парень протянул руку, взял темную шкурку соболя. Встряхнул, огладил осторожно.

– Знаешь, какого кряжа? – спросил его управляющий.

Парень отрицательно мотнул головой.

– Откуда?

– Баргузинского. Видишь, какой темный? Дорогой. А вот этот енисейского.

– И этот красивый.

– Соболь все ж таки.

– Еще неделю-другую хотел в тайге пробыть, – говорит Касьян, – да вот с Гришкой беда случилась.

– Я, Касьян, хочу спасибо тебе сказать, – управляющий произнес это серьезно, почти торжественно. – Опоздай еще немного привезти его в деревню – и, врачи говорят, каюк бы Гришке. И хорошо, что сюда привез, в Беренчей. В Чанинге бы ему тоже каюк пришел. А так – жив мужик остался.

– Я о рации тогда скучал. Позвонил бы: алло, и вертолет вот он, прилетел.

– Будут со временем и рации у нас.

– Будут, – Касьян недоволен, – когда еще будут.

– Это вы все один добыли? – приезжий тронул Касьяна за рукав.

– Другие больше добывают. – Но Касьян доволен. – Если приживешься у нас, могу тебя в следующий сезон с собою взять. Только пораньше об этом сообщи мне.

– Правда? – обрадовался парень.

– А чего не правда? Тайга большая, всем места хватит. И в зимовьях места хватит. Звать меня Касьяном. Запомни.

– А меня Петром.

– Вот и познакомились. При случае в Чанинге будешь – в гости заходи.

Так ты о моих словах не вспоминаешь? – спросил управляющий Касьяна. – Ну о том, чтоб переехать вам всей Чанингой сюда.

– Вспоминаю, – ответил Касьян и понял: он действительно думал о переезде и Иннокентия нашел, лишь бы еще раз убедиться, что переезд нужен.

– Так, значит, убедил я тебя, – расплылся в улыбке управляющий.

– Может, и ты убедил, – согласился Касьян.

– Я тут для вас, чанингцев, вырезку одну из газеты принес.

– Можно и прочитать, коли интересно.

Управляющий порылся в столе, достал неровно оборванную четвертушку газетного листа.

– Вот это особенно прочитай, – показал управляющий обведенное карандашом место.

«Давно уже, даже в самых медвежьих уголках нашего района, стали обычными радиоприемники, фотоаппараты, городская мебель. И процесс приобщения к благам цивилизации продолжается. Люди тянутся к поселкам, где есть клуб, школа, почта, оставляют малолюдные заимки. Рождается тип нового охотника, который по-прежнему любит тайгу, азарт охоты…»

Правильная заметка. Но Касьян знает: ни заметка, ни управляющий не могли бы убедить его в переезде до тех пор, пока не созрело решение в душе. А когда оно созрело? Быть может, когда решил Касьян везти Гришку не в Чапингу, а в Беренчей. Быть может, и в этот момент.

Всем интересен разговор между управляющим и Касьяном: и Иннокентию, и приезжему молодому парню Петру.

– Ты ведь, Касьян, для Чанинги как стопорное бревно в заломе. Ты переедешь, и все поедут.

– Ну уж, – говорит Касьян, – я держу! Ну переедем всей заимкой, а жить где будем?

– Это моя забота. На улице не оставим.

– Ты вот парня, Петра, посели вначале.

– И его поселим. Его-то проще всего – один.

Из конторы Касьян вышел вместе с Иннокентием.

– Чудной народ. Не сидит на месте, – говорит Касьян. – Из деревни в город бежит, из города к нам стремится. Не поймешь – кому что надо.

– Плохо разве, что к нам едут?

– Да разве я говорю – плохо? Только иной городской поживет, поживет, помучается без сноровки и опять уезжает. Были же такие случаи. А наши молодые ребята в городе по улицам штанами метут.

Кому-кому, а Иннокентию известно все это. Конечно, разве заменишь этим приезжим парнем сыновей Ивана, того самого Ивана, у которого он в дому живет? Сыновья Ивана начали охотиться с детства. И добрыми охотниками стали. Но вернулись из армии, отпромышляли по сезону, насытились тайгой и уехали. Оба уехали. На каких-то курсах теперь в городе учатся.

– Мой Мишка вернется.

Касьян поправил шапку, ощупал в кармане пачку денег.

Веселая сейчас для Касьяна улица, добрая. И нынче за белку, не в пример прошлому году, лучше заплатили. В два раза больше.

– Так ты серьезно решил переезжать? – спросил Иннокентий. Но Касьян не ответил.

Касьян возвращался домой. Еще три поворота реки, и будет видна раскинувшаяся на угоре, старая таежная Чанинга. Можно путь и сократить: махнуть прямо через некрутую редколесную горушку. Касьян еще сам не решил – каким путем идти, а Сивый уж повернул с реки. Хитрому коняге все тропы известны, а лучше всех – тропа домой.

Некрутая горушка, а, пока добрался до верха, ноги у Касьяна налились тяжестью, заныли. Дорога сегодня была дальняя, нелегкая. На перевале, откуда видна вся деревушка, Касьян приглядел короткий пень, сел покурить. Отдохнуть надо, да и чего спешить – привычное это дело – возвращаться из тайги домой.

С горушки вся Чанинга видна, вот она. Все восемь домов. Не прибавилось, не убавилось. Хотя – это видимость одна. Чанинга – пустая наполовину. Вон над берегом стоит заколоченный дом стариков Парамоновых. Уехали Парамоновы еще прошлой зимой. И не куда-нибудь, а сразу в город, к дочери. Плакали старики, говорили, в городе, видно, придется и помирать, а все ж таки за домом просили приглядывать. Хотя недолго стоять стариковскому дому. Летом речка смирная, а когда хлынут из тайги снеговые воды, река рушит берег, подбирается к постройкам. Еще весна-другая и – все.

Дальше к лесу стоит дом Иннокентия Чертовских. Давно пустой.

Дом Иннокентия смотрит из-за синего сугроба черными пустыми окнами, навевает тоску. Без хозяйских рук враз подкосился заплот, завалилась крыша стайки.

Чанинга – деревня маленькая. Никто ее и деревней-то теперь не называет – заимка. Восемь дворов. А жилых теперь – всего пять. Потому, что не вернулся из армии в самую крайнюю избу повидавший белый свет сын Ильи Сухого, Иван. А Сухому уже четвертый год идет, как замерз он по пьяному делу.

Сивый дергал повод, торопил, домой.

– Успеешь, лодырь, – громко и хрипло сказал Касьян.

А вон и его, Касьяна, дом. Не то чтобы очень хороший, но свой, уютный. Совсем недавно, минуту назад, над печной трубой не было дыма, а сейчас – дым. Видно, Катерина печь только что затопила. Касьян оглянулся: так и есть – собак не видно, уже домой убежали. И Катерина знает, что муж где-то рядом, на подходе, вот и затопила печь.

Но Касьян не спешит. Хорошо ему тут сидеть, усталому, почти на пороге дома и знать, что в этом доме его ждут.

Тем временем еще над одной трубой – в Тришкином дворе – дым затеплился, потянулся к небу. Тоже ждут мужика.

Касьян на минуту представил, что вот он так же, как и сейчас, идет с промысла и для Тришкиной бабы у него черная весть: дескать, не довез он тогда своего спарщика. Так же бы он сидел на пне, так же бы смотрел на свою Чанингу?