Hairuzov - Tochka vozvrata

Мне кажется, я памятником стал, Мне, Хубилаю, двигаться мешает пьедестал.

– Хубилая здесь не было. А вот Батый был, – заметила Саяна. – Ну какой же вы Хубилай! Да еще без коня.

– Нынче в ходу «мерседесы», – сказал я, разглядев, как во двор усадьбы заезжает черная иномарка, а следом за ней груженный кирпичом КамАЗ.

– Когда здесь начался строительный бум, деревенские пытались протестовать, выдирали вбитые в землю колышки, ломали заборы, – проводив взглядом машины, сказала Саяна. – А потом, поняв, что делать это бесполезно, начали по ночам таскать кирпич, цемент и прочие стройматериалы. Здесь дело до стрельбы доходило. Новые русские свои дачи строят, как крепости, с видеокамерами, колючей проволокой и сторожевыми собаками. Некоторые держат вооруженную охрану. А раньше здесь дома не запирались. Люди, как в старину, жили нараспашку. Мы и то замки купили, хотя, если начистоту, они от честных людей. Грабителей замки не остановят. К нам в мае, когда мы были в Москве, кто-то залазил. Перевернули все, но, слава богу, ничего не взяли.

– Люди сами себя загоняют в тюрьму, в свои персональные благоустроенные камеры, – усмехнувшись, сказал я. – Им незачем Царство Небесное. Хочется иметь здесь все и сразу.

– Да нет же, ходят и они в церковь, – сказала Саяна.

– Видимо, хотят заключить выгодную сделку. Чтобы Господь отпустил им все грехи.

– Господь любит всех и прощает грехи даже великим грешникам.

– На это они и уповают. Как говорится, не согрешив, не покаешься.

На обратном пути мы зашли к Саяниной тетке. Фаина Тихоновна усадила нас на летней кухне, поставила на стол пироги, потом спросила, какое я молоко люблю больше, парное или ледяное. Вспомнив, что в Сибири зимой на рынке деревенские привозили замороженное в кастрюлях молоко с торчащими для захвата деревянными палочками, я представил белый кругляк, к которому, как к железяке с мороза, прилипает язык, и попросил парного.

– Вот также парного попросил Рокоссовский, когда в сорок первом здесь наши держали оборону, – начала рассказывать Фаина Тихоновна. – Костя красивый, в белом полушубке со шпалами на воротнике. Штаб у них в барском доме был. Он сюда зашел и сел как раз на это место. Мама ему литровую банку налила. После в нашем доме сибиряки-танкисты квартировали. Хорошие, веселые ребята. Среди них было много бурят. Мы к ним петь песни приходили. Мне тогда, дай бог памяти, лет пятнадцать было.

– Какие песни, ведь немцы были под самой Москвой! – удивленно протянула Саяна.

– Мы, на них глядя, сразу поняли: немцев сюда не пустят, – все тем же неторопливым говорком продолжала Фаина Тихоновна. – А как они пели! Один стрельнул глазами в мою сторону, видно, я ему приглянулась, и вдруг запел:

Черный ворон, черный ворон,

Ты не вейся надо мной,

Ты добычи не дождешься,

Черный ворон, я не твой…

– А вы, молодой человек, пейте, пейте молочко, – прервав свое пение, неожиданно проговорила старушка. – Когда сюда маленькую Яночку привезли, у Нилы молока не было. Она ж в аэроплане родила, страху натерпелась. Так ее этим козьим молоком выходили. Вон, какая краля выросла!

– Фаина Тихоновна окончила медицинский, после войны вышла замуж за бурята и уехала на Байкал, работала в районной больнице, – сказала Саяна. – Она в Бурятии заведовала больницей. Это она организовала тот самый санитарный рейс. Вот про кого надо снимать фильм! Баба Фая, Георгий Петрович – тот самый летчик, который вывозил маму, когда я родилась.

– Летчиков я уважаю, – глянув на меня, ответила Фаина Тихоновна. – Тогда мне в больницу пришло сообщение, что в верховьях Иркута утонули люди и что есть пострадавшие, которым необходима помощь. Я к Торбееву. Он тогда директором рудника был. Он, надо отдать ему должное, откликнулся сразу же. Послал туда конных и позвонил в город, заказал самолет. Девочка там после купания в воде подхватила двустороннее воспаление и умерла.

– Это была Жалма, – сказал я. – Дочь Бадмы Корсакова.

– Да, они нам дальней родней доводились, – ответила Фаина Тихоновна. – А Миша Торбеев тогда нам, конечно, помогал. Я его уговорила, и он построил в Ниловой пустыне для рабочих рудника водолечебницу. И с оборудованием для больницы помогал. Тогда другое время было, он партийным был. Это теперь они начали себе дворцы городить. Посмотрите, какое сегодня у него окружение? Вместо глаз – доллары. Здесь на Пасху директор «Востокзолота» Шнелле с женой приезжал. Они барскую усадьбу Цука купили и начали там виллу строить. Хотят весь парк сеткой отгородить, но мы им не позволим. Его жена вся такая пасхальная, культурная с виду, головка платочком повязана. Но хватка у нее – волчья. Торбеевы у них для прикрытия, они ими вертят, как хотят.

– Но они и на церковь деньги дают, – сообщила Саяна.

– Дают? Год назад было дело – перевели. А сегодня все деньги на дачу. Посмотри, куда идут машины одна за другой, – к Цукам. А пока твой Вадим ума наберет, много время пройдет. Сейчас он вместо того, чтобы делом заниматься, по деревне на машине гоняет.

– Во-первых, он не мой, а во-вторых, у него отпуск.

– От безделья угорел, – усмехнувшись, сказала Фаина Тихоновна. – Денег много, вот от них-то люди и портятся.

Бадма говорил, что буряты делили мир на три составляющие: верхний, средний и низший. И время у них было тоже разделено: прошедшее, настоящее и будущее. «В каком же времени пребываем мы? – размышлял я, поглядывая на говорливую старушку. – Действительно, чудны дела твои, Господи! Рокоссовский, Кутузов, бабушка Фая, которая работала в Орлике и которая знала Торбеевых, Шнелле, мою бывшую жену. Время будто спрессовалось. С одного конца – Чингисхан, Батый, с другой – Мюрат, Рокоссовский. Какие сценарии придумывает жизнь! Точно здесь, в этом дворе, в этом месте, кто-то специально расставил декорации для исторических персонажей. Уже нет того государства и многих из тех людей, которые отдавали жизнь за нашу страну, которые ночевали здесь, просыпались, выходили во двор, пели песни. И здесь, в ближайшем огороде, монастыре, рвались бомбы. А после сюда же прибегала маленькая Саяна. Непостижимо!»

Вечером Саяна решила показать снятые ею на раскопках в Ольвии слайды. Как выяснилось, во время учебы ей довелось каждое лето ездить туда на практику.

– В начале века в Ольвии нашли захоронение, которое отличалось от всех, что встречались прежде, – развешивая на стене белый экран, начала рассказывать Саяна. – В одном из склепов обнаружили мужчину и женщину, и выяснилось, их захоронили в одно и то же время, что было несвойственно грекам. У них не существовал скифский обычай, когда после смерти мужа жена должна была уйти из жизни сама. Греки в рот умершему клали мелкую медную монету – обол, для того чтобы Хорон перевез его душу через реку Стикс. В данном же случае у покойника во рту была одна монета, а у его спутницы – две. Археологи назвали молодых людей греческими Ромео и Джульеттой. Его имя было Евресивий, а ее Аретта.