Елена Асеева - Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

– Надоть же сколь чудо-чудового занапрасно сронено.

На что ему не менее взбудоражено и созвучно откликались колтки, старший шагающий впереди всех, и младший замыкающий странников:

– Каков таков толк в энтих каменьях? И чё ты всяк раз тык нудишь, красоте свиста и песни не порадуешься.

– Эт, поелику вы дык язычитесь охально об золоте, серебре да камыках, – отозвался наконец дух сберегающий клады и на всякий случай прибавил шагу, нагоняя девоньку, – поелику не глядывали чё сие обилие с людьми вершит. Куды-ка их уволокивает и в кого выворачивает. А ежели б зрели, возымели к энтому обилию и роскошеству усю кладенную учтивость.

И тотчас сочувственно и единожды с затаенной досадой подпел то ль Жар-птице, то ль все же Копше, кувшинчик, шагающий поперед Бешавы:

– Хоча бы в руках сие обилие подерживать!

Да тем завыванием махом вызвал раскатистый смех ребятишек (на самую малость распугавших тучи гнуся над ними), а бы чудно было, что глиняная посудинка сама собой идет, да еще и вельми жадничает.

– Копша, а почему кувшинчик ожил? Отколе у него ноги явились и ротик? и отчего не заимелись ручки аль глазоньки? – вопросил Орей, ступающий позадь Багреца да задержавшись на месте, оглянулся. Он теперь резко вскинул вверх правую руку, обтер долгим рукавом рубахи свой нос, собрав на ее льняное белое полотно прозрачную слизь.

– Брось нюни туды-сюды ворочать, то ж не красивши, – молвила незамедлительно сестрица и легошенько выпучила вперед красные губешки, эдак выражая недовольство.

– Сие, ей-ей, Алёнка праведно толкует, неприглядно ты нюни утирываешь, – протянул Копша и тягостно качнул головой, поражаясь таковому в мальце изъяну, оное заслуживало порицания (хотя, коль говорить откровенно дух сам обладал дюже скверными чертами нрава, заслуживающего еще большего порицания).

Отрок немедля дернул руку вниз и торопливо ступил вперед, пожалуй, только днесь (кады дух ему сделал замечание) почувствовав, как та привычка безобразно выглядела со стороны.

– Хоча бы язычком эвонто обилие лобызать, – несколько изменив дотоль высказанные предпочтения, отозвался кувшинчик и раскатисто вздохнул.

– Цыца тамоди, Кринка, – весьма повелительно молвил Копша, и, оглянувшись, обдал шедшую позади посудинку вельми строгим взором, каковой та словно уловив, враз смолка. – Кринка, дык вототко величают его, – пояснил дух, направляя молвь в сторону отрока. – Касаемо глаз да ручек, дык пошто они ему, Орюшка, – продолжил он толкование, – абы и без того мерекает. А вспрянула Кринка поелику восприяла волшбу. Сперваначала кладенной Гаюном, засим мной, да ужось промеж нас перевитое Доброхочим. Дык и межмирье само оделено волшбой, токмо инаковой, чуждой Яви, Небесной Сварге али Нави. Поелику Кринка вспрянула, возымела ножки да ртину, а могти бы обреть крилья.

– О! як чудно! – откликнулся Орей и качнул восхищенно головой, ужоль дивясь услышанному.

А трясина ползла и ползла во все стороны, с наросшими кочками и густыми мхами, глубокими озерками, почасту покачивающими темно-синие воды. Здесь все чаще местность походила на мшину, где мох вытеснил иную растительность, посему за редкостью можно было увидеть кустарник али деревце, пускай даже и низенькую сосенку. И к аромату кислятины туто-ва стал примешиваться резкий запах тухлых яиц, каковой ребятишкам не часто в Яви удавалось познать. Гнус, досель летящий над головой густой тучей, теперича превратился в черную тьму-тьмущую, порой загораживающей и сам рассеянный серо-голубой небосвод. Комарье лезло в уши, рот, глаза, нос, переплеталось с волосками и тем самым путало понимание происходящего… так-таки, лишая спокойствия, и словно подталкивая шагать, шагать, а, пожалуй, что и бежать вперед, даже без малой передышки аль отдыха.

– Ужотко того б женчюга хоча трогнуть перстом, – снова дыхнул кувшинчик и ступив в небольшую ямку, на малость пропал с глаз путников, только оставив в видимости покачивающееся туды-сюды с пережабиной горло на коем наблюдалась шевелящаяся трещинка-рот.

– Дался тебе тот женчюг, – негодующе молвила Алёнка и передернула плечиками, так вот возмущаясь не понятной ей жадности посудинки, и тому, что его маята, мало чем разнилась с гудением гнуси над головой. – И чё в нем имеется окромя чудного перелива.

– Дык ктой ж ведывает, чё ёсть, – не мешкая, откликнулась Кринка, и, выйдя из ямки часто-часто переступая лапками, поспешила вверх, словно желая и вовсе взлететь. – Чё ёсть в энтом женчюге лакомого, я ж его не зрел, в руках не подерживал, язычком не лобызал, перстом не трогнул. Тока слыхал, аки он чудово свистает.

– То не женчюг свистит, глиняная ты посудинка, – сердито отозвался замыкающий странников Бешава, нежданно-негаданно принявшись прихрамывать на ножку… правую, а может левую. – Сие Жар-птица поет, – дополнил младший колток и сим вызвал раскатистый «охма» у кувшинчика, видать, поразившегося озвученным, отчего он зримо качнулся вправо-влево, будто заплутав в собственных лапках. Обаче устояв, продолжил свой ход, негромко проронив, словно и не желая, чтобы его услышали:

– Надоть же аки я маху дал в своих вожделениях. Значица сие Жар-птица свистала дык прекраса, а не женчюг, – Кринка напоследок протяжно выдохнула и затихла.

И окончательно смолкли все иные звуки, и даже гудящий вой, летящих над головой, комаров. Понеже идущим казалось, что они здесь остались один-на-один с собой, и никого кругом не было. Потому также часточко духи и ребятишки озирались, желая осознать, что нынче они в этих болотных далях ступают все вместе, а посему нечего им страшиться. С тем правящим безмолвием в сей местности застыл и воздух, лишившись и даже самого малого дуновения, словно вокруг все замерло, не только в понимании звуков, но и дыхания. И все чаще да чаще уставшим детям, казалось, нет конца и края той стороне, тому межмирью. Да пролегает он не малым узким швом, связавшим Явь и какой-то иной Мир, а, прямо-таки, широченным привольем болот, каковой и за день, за два, за три не пройти, не обойти. Днесь, кажется, и Жар-птица, появляясь в небесах, больше не пела, не свистела, лишь часто-часто взмахивая крылами, нагоняла наземь зримую белую мороку, которая собралась широкой полосой впереди, втянув в себя зеленое приволье болот и серо-голубую даль небес, и единожды разогнала всю гнусь, дотоль тучей шедшей за головами странников.

– А то правда, гутарят, – молвила вопрос Алёнка и тяжело, прерывисто вздохнула, вроде ей не хватало воздуха. – Чё на небесах нет нечистой силы: злых духов, демонов, нежити. Оттого-то они и величаются небесами.

– Истинно, – за всех ответил Копша, и самую толику шагнув вправо, остановившись, вгляделся в проступившую мороку, едва поблескивающую злато-красными искорками света. – Небеса дык величаются, понеже тамоди нет бесов.