Анатолий Курчаткин - Книга жизни и мудрости Вивиана Вивианова. Подлинные записки видного поэта андерграунда. Книга вторая

К сожалению, грамотных военачальников у нас немного, и Суворова они не читают. Вопреки его завету побеждать не числом, а умением, они, в основном, рассчитывают именно на число, чему свидетельством опыт Чечни. Правда, и числом у них побеждать тоже не получается. Кроме того, едят они из отдельного котелка, спят в отдельной палатке, а ложась спать, укрываются вместо шинели индивидуальным одеялом.

Учитывая сложившуюся ситуацию, следует, видимо, подумать о том, насколько нам это нужно – помнить Суворова. А то ведь выходит сплошной невроз и томление духа: уроки одни, а выводы из них – совсем другие.

Имеется решительное предложение: дабы не травмировать общественное сознание дальше, следует отказаться от всего, связанного с именем Суворова. Улицы, проспекты и площади, названные в его честь, переименовать, суворовские училища впредь называть просто кадетскими. Что ж из того, что славная страница прошлого. Во благо Отечества кое от каких страниц можно и отказаться.

Жизнь дается человеку один раз – это понятно.

Непонятно, почему он живет так, будто у него в запасе по крайней мере еще жизнь?

Любви все возрасты покорны – это тоже понятно.

Непонятно, почему считается, что ее порывы благотворны. В порыве любви человек, бывает, творит такое – не хватает потом всей жизни, чтобы забыть!

Революции делают революционеры.

Контрреволюции – реакционеры.

Нормальной жизнь делают обыватели.

За многое Россию можно хулить и порицать. И демократию не мы изобрели. И институт президентства не первые учредили. Метро у нас хотя и самое красивое в мире, а прежде нас до него англичане с французами додумались. Даже атомную бомбу мы по спертым чертежам склепали.

Но в чем у нас приоритет – так в создании автомата, надежнее которого нет в мире. О каком автомате речь, всем, думаю, понятно без дополнительных разъяснений.

Автомат Калашникова надежен в бою и неприхотлив в уходе. Скорострельность его необычайно велика, и убойная сила тоже весьма изрядна. Он прост в обращении и доступен для использования даже двенадцатилетним подростком. Что убедительно доказали подростки многих стран: Вьетнама, Камбоджи, Сальвадора, Афганистана, Чечни…

Автомат Калашникова принес России заслуженную славу во всем мире. Все знают, что это замечательное оружие изобретено и сделано у нас. Глядя через прицел автомата Калашникова на жизнь, конголезец, таиландец, гватемалец видят за целью образ нашей страны, и, пока автомат у них в руках, этот образ неотступно с ними. Автомат Калашникова сделал для пропаганды нашей страны больше, чем любой ансамбль «Березка», Большой и Малый театры вместе взятые, а также наши художники авангардисты и супрематисты. Автомат Калашникова – это наше лицо и портрет нашей Родины.

Автомат Калашникова, кроме того, принес нашей казне много денег. Мы продавали его по всему миру в собственном исполнении, продавали лицензии на его изготовление, поставляли за наличные и безналичные, в долг и по предоплате, – если б мы были так же бережливы, как французы, прагматичны, как американцы, и законопослушны, как немцы, мы бы вообще купались в валюте и, не зная, куда ее деть, подняли уровень жизни народа на необычайную высоту.

Но так как мы небережливы, непрактичны и совсем не законопослушны, купания в валюте у нас не вышло – о чем, собственно, жалеть и не приходится: мы бы обленились, стали наслаждаться жизнью, мысль наша потеряла остроту, и мы бы не смогли усовершенствовать автомат в соответствии с требованиями времени. А не имея возможностей для наслаждения жизнью, мы домодернизировали его до такого совершенства, что теперь из него можно сбить муху в полете, а не то что вертолет противника. Соответственно Калашников по-прежнему в цене, спрос на него не падает, и он по-прежнему представляет наше Отечество на всех континентах, являясь нашим лицом и портретом.

Благодаря автомату Калашникова Россия и в 20-м веке, как в свою пору в 19-м благодаря именам Толстого, Достоевского, Тургенева, сумела остаться самой популярной и значимой страной мира. И если кто скажет, что прославиться «Войной и миром» много престижней, чем просто войной (ну, вернее, ее инструментом), то мы с таким утверждением никак не позволим себе согласиться: а откуда б мы знали, что это такое, мир, если бы не война? Точно так же, как что это такое – добро, если б не зло?

Так что, может быть, автомат Калашникова – это почище всех толстых, достоевских и тургеневых будет! Может быть, Толстой, Достоевский, Тургенев – еще век-полтора, и забудутся, а Калашников будет жить и жить – в назидание и поучение всему миру. Разве что в соответствии с требованиями времени его иногда нужно будет модернизировать. Ну так ведь это и в Толстом, и Достоевском, и Тургеневе в соответствии с правилами современной орфографии и синтаксиса приходится исправления делать. Они от этого ни Бальзаком, ни Хемингуэем не становятся. Так и с Калашниковым.

Имел бы склонность к науке и технике, ни за что в жизни не стал бы поэтом! Непременно занялся бы изобретением оружия. Прославил бы Россию подобно Калашникову. Сколько и чего ни говори, а все же главное содержание 20-го века – война, а не мир.

Пастернак

С Пастернаком, как, надеюсь, понятно, я лично знаком не был. Но всегда ощущал его очень значимой фигурой для себя и не сказать о нем нескольких слов просто не могу.

Вообще пастернак – это такое растение.

Можно сказать, поэт Борис Пастернак – это такое диковинное растение, непонятным образом выросшее на грядке отечественной словесности. Хотя к растению пастернаку он не имеет никакого отношения.

Вот был поэт Заболоцкий. Николай по имени. Тоже диковинное растение. Но как-то он был не так диковин, как Пастернак. И его вовремя выпололи, отправив в лагеря, чтобы он не мозолил глаза своей недостаточной диковинностью.

А Пастернак, удивляя всех своей непохожестью на другие растения поэтической советской грядки, рос, рос – и дорос до Нобелевской премии. Тут-то и спохватились. Потому как все-таки странно, чтобы давали самую престижную мировую премию подобным диковинным растениям. И принялись выдирать Пастернака из грядки.

Но так как Пастернак просидел на этой грядке довольно долго, то успел пустить довольно большие и разветвленные корни. И сколько его ни выдирали, удалось оборвать только вершки.

А после его смерти, последовавшей невдолге после этой операции по прополке, оказалось, что корешки благополучно пережили не только всю экзекуцию, но и дали новые обильные всходы.

Один из этих всходов – и ложная скромность тут неуместна – ваш покорный слуга. Я чувствую совершенно пуповинную связь с Пастернаком. Конечно, растение я уже другое, может быть, даже еще более диковинное, чем Пастернак, но корни у меня – его. Одно время я даже собирался написать продолжение «Доктора Живаго», но вовремя остановился, потому что, откровенно говоря, считаю его довольно слабым романом. Если еще откровенней, я и Пастернака-поэта считаю не очень сильным поэтом. Ну, там «сплетенье рук, сплетенье ног – судьбы сплетенье…» Это ведь каждый такое написать может.