Фрэнсис Бэкон - Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма

При виде убийцы мертвецы обливаются кровью.

Насколько же перо более жестоко, чем меч!

Есть гордость в унижении, когда гордишься тем, что гордиться нечем.

Каждый из нас для себя — человек, для остальных — дьявол.

Болезни и печали приходят и уходят, но суеверная душа не знает покоя.

Болезнь, мать скромности, напоминает нам о том, что мы смертны.

Когда мы находимся на вершине славы и благополучия, она легонько дергает нас за ухо — дескать, одумайтесь.

В одиночестве человек — либо святой, либо дьявол.

Дураки и безумцы обыкновенно говорят правду.

Плачущая женщина вызывает не больше жалости, чем хромающий гусь.

Почему зевота одного вызывает зевоту другого?

Мы не способны изречь ничего такого, что бы уже не было сказано… Наши поэты крадут у Гомера… Последнее ведь всегда лучше первого.

Мельник не видит всей воды, что течет через его мельницу.

Если есть ад на земле, то он в сердце меланхолика.

Медик, философ, литератор, богослов, выпускник Падуанского и Лейденского университетов, сэр Томас Браун — автор ряда крупных и — для своего времени — иконоборческих богословских и философских работ: «Religio Medici» «Религия медика», 1642), «Вульгарные ошибки, или исследование многих догм и прописных истин» (1646), а также «Христианская мораль», изданная через много лет после его смерти, в 1716 году, и переизданная в 1756 г. Сэмюэлем Джонсоном, который, как и Р.Л. Стивенсон полтора столетия спустя, был большим почитателем и собирателем мудрых, большей частью мрачноватых изречений и прозрений Брауна.

Природа ничего не делает просто так.

На сотворение мира ушло шесть дней, на разрушение же придется потратить никак не меньше шести тысяч лет.

Под миром я разумею не трактир, а лечебницу, то место, где не живут, но умирают…

Человек, доживший до семидесяти или восьмидесяти лет, может вдруг испытать живой интерес к миру, ибо только теперь ему стало известно, что есть мир, что мир может дать и что такое быть человеком.

Жизнь — это чистое пламя, мы живем с невидимым солнцем внутри нас.

Все наше тщеславие в прошлом. Все великие перемены уже произошли, и времени на выполнение давних замыслов может не хватить.

Мир для меня не более чем сон или кукольный театр… Все мы, если вдуматься, фигляры и скоморохи…

Человек — благородное животное, изысканное в прахе своем, несравненное в могиле… с равным блеском и помпой отмечающее дни рождения и смерти, не гнушающееся и ратного подвига, достойного низменной природы своей.

Все мы чудовища, то бишь, люди и звери одновременно.

Ступайте с осторожностью и с оглядкой по узкой и извилистой тропе Добра.

Во мне скрывается еще один человек, который постоянно сердится на меня.

Недостатки, в которых мы обвиняем других, смеются нам же в лицо.

Сердце человеческое — это то место, где затаился дьявол.

Вереница удовольствий коротка… у радости изменчивый лик.

Дабы испытать истинное счастье, мы должны отправиться в очень далекую страну, подальше от нас самих…

Беды набивают мозоли… несчастья скользят под ногами, либо падают на наши головы, как снег.

Все мы стараемся изо всех сил, чтобы не выздороветь, — ведь выздоровление от всех болезней есть смерть.

Привязанность не должна быть слишком зоркой… любовью не занимаются в очках.

Если бы вещи воспринимались такими, какие они есть в действительности, телесная красота значительно бы поблекла.

На свете найдется немало людей, для которых мертвый враг испускает благовоние и которые в мести находят мускус и янтарь.

Человек может владеть истиной, как владеют крепостью, и все же будет вынужден эту истину, как крепость, сдать.

Не думаю, чтобы нашелся хотя бы один человек, который попал в рай со страху.

То, что для одного — Вера, для другого — безумие.

В этот мир мы приходим в муках, но ведь и покидаем его не без труда…

Покуда мы не разлучены со смертью, нам не страшны никакие беды.

Давняя привычка жить восстанавливает нас против смерти.

Писатель, политик, острослов Джордж Савил, маркиз Галифакс — автор многочисленных, в свое время влиятельных памфлетов и эссе: «Характер приспособленца» (1688), «Анатомия эквивалента» (1688), «Женский дар, или Советы дочери» (1688), «Письмо раскольнику в связи с Декларацией религиозной терпимости Его величества» (1686), «Характер короля Карла II» и, прежде всего, монументального труда «Политические, моральные и прочие размышления», откуда и взяты афоризмы, выстроенные по тематическому принципу.

Человеку, который все называет своими именами, лучше на улицу не показываться — его изобьют как врага общества.

В наше время, когда про человека говорят, что он «знает жизнь», подразумевается, что он не слишком честен.

Тот, кто не пользуется разумом, — ручное животное; тот, кто им злоупотребляет, — дикий зверь.

Нет для нас ничего более отталкивающего, чем разум, когда он не на нашей стороне.

В неразумный век разум, выпущенный на свободу, губителен для его обладателя.

Наибольшая польза от нашего разума состоит в том, чтобы догадаться, что думают о нас другие. Догадаться частично — опасно; полностью — увы, грустно.

Знай мы, что человеку свойственно помнить, мы бы знали, что ему свойственно делать.

Хорошим воспитанием наша память не отличается.

Желание, чтобы нас помнили после смерти, суетно, поэтому не удивительно, что желанием этим обыкновенно пренебрегают.

С надеждами следует поступать так же, как с домашней птицей: подрезать ей крылья, чтобы она не могла перелететь через забор.

Надежда — это добрый обман: в минуту разочарования мы злимся, но в целом без надежды не может быть удовольствия.

Надежда — обычно плохой поводырь, хотя и очень хороший спутник.

Невидимое существо, что зовется «Доброе имя», суть дыхание всех тех, кто хорошо о нас говорит.

Тот, кто пренебрегает злословием, более всего его заслуживает.

Лучше допустить оплошность самой, чем указать на ошибку мужу.

Даже самая прочная семья — не прочнее карточного домика.

Обычно любовь быстро выдыхается, особенно когда ей приходится идти в гору, от детей к родителям.

Когда находишься среди детей, следует быть настороже, как будто это не собственные дети, а заклятые враги.

Человек, который отошел от мира и располагает возможностью наблюдать за ним без интереса, находит мир таким же безумным, каким мир находит его.

Своеобразие хорошо себя чувствует дома, но за забором ему делать нечего.